корабль – и забудь обо мне, словно мы с тобой никогда не встречались. Это – самый лучший выход, а также – лучший способ, каким ты можешь проявить свое доброе расположение ко мне.
Горькие слова Джулии согрели мое сердце, и я устыдился собственных мыслей. Чтобы доказать и самому себе, и ей, что между нами ничего не изменилось, я прижал ее к груди, крепко обнял и страстно поцеловал. Но она была права, ибо я не ощущал уже такого сладостного трепета, как раньше. Но, возможно, нежность моя была сейчас наполнена куда более глубоким смыслом, чем несколько минут назад: ведь теперь я обнимал Джулию, видя в ней лишь беззащитное создание, такое же, каким был я сам; и желал я только одного: утешить ее, бесконечно одинокую среди людей. Наверное, Джулия все это поняла – и вдруг потеряла самообладание. Уткнувшись лицом мне в грудь, она тихо заплакала.
Чтобы привыкнуть к ее странной красоте, я, когда мы немного успокоились, попросил Джулию снова поднять вуаль и без страха спуститься со мной с холма, и чем дольше вглядывался я в ее лицо и удивительные глаза, тем яснее осознавал, что, несмотря на мое отвращение, меня влечет к Джулии какая- то таинственная сила, словно рядом со мной идут две разные женщины и, касаясь одной из них, я дотрагиваюсь до обеих. Тогда я еще не понимал, что ее дурные глаза уже погубили мою душу.
У купален мы нашли Антти и Джованну. Оба они крепко спали. Солнце уже садилось, и потому мы поспешили в порт и дали знать капитану, чтобы он прислал за нами шлюпку.
В сумерках военная галера вернулась, так и не настигнув ни одного пиратского судна, но нам пришлось ждать еще два дня и две ночи, прежде чем задул наконец попутный юго-западный ветер и кораблям подали с галеры сигнал быстро выходить из порта и поднимать паруса. Эти двое суток я провел в спасительных размышлениях.
Я устыдился себялюбия и излишней самоуверенности, которыми было проникнуто раньше мое поведение на корабле, и начал дружески беседовать со своими убогими спутниками, одаряя их хлебом и разными снадобьями, купленными на нашем суденышке, и пытаясь, насколько возможно, поддержать этих людей в их горестях и печалях. Даже по ночам я не мог сомкнуть глаз и все размышлял о своей жизни и Джулии, ибо с тех пор, как я увидел ее очи, пламя в душе моей угасло, и ища забвения, я старался больше думать о ближних, чем о себе самом.
2
Но раскаяние мое запоздало. На следующий день после того, как мы покинули остров Цериго, ветер резко усилился, по морю побежали огромные волны, и под вечер небо затянули тяжелые грозовые тучи. Наше суденышко трещало по всем швам и давало куда большую течь, чем обычно, так что все паломники, способные держаться на ногах, должны были по очереди откачивать воду помпами. К жуткому скрипу взлетающего на волнах корабля и оглушительному хлопанию парусов примешивались жалобные стоны людей, страдающих от морской болезни. Не буду скрывать, что и сам я, оцепенев от ужаса, дрожал всем телом, каждую минуту ожидая, что посудина наша пойдет ко дну. Но корабль, хоть изрядно подгнивший и источенный червями, был правильно построен и крепко сшит венецианскими мастерами, и когда наконец забрезжил рассвет, оказалось, что ураган не сорвал парусов, не сломал мачт и вообще не причинил судну никакого вреда. Но капитан счел нашу радость преждевременной и, грозно прикрикнув на нас, немедленно посадил всех за весла, поскольку мы оторвались от каравана и находились совершенно одни в бескрайнем море. Нигде не было видно ни корабля, ни островка, и капитан пытался с помощью гребцов сменить курс, чтобы подойти поближе к берегу и догнать последние суда каравана.
В полдень ветер немного ослабел, но нашу посудину все еще швыряло по волнам разбушевавшегося моря. Когда видимость улучшилась, матросы внезапно обнаружили на горизонте какой-то парус и, взволнованно размахивая руками, принялись звать капитана. Тот, не желая встречаться с неизвестным судном, велел немедленно сменить курс. Мы налегли на весла, и от страха силы наши удвоились. Но было уже слишком поздно: не только мы разглядели этот корабль с низким парусом, но и оттуда давно заметили наши высокие мачты. Судно с поразительной скоростью приближалось к нам и маневрировало так, чтобы помешать нашему бегству. Поняв это, наш капитан разразился бранью и проклятиями, посылая к черту всех алчных венецианских судовладельцев, права и законы республики святого Марка и даже высокочтимую синьорию.
– Встреча с этим кораблем не предвещает ничего хорошего, – прокричал он в конце концов. – И если в сердцах ваших есть хоть капля отваги, то беритесь за оружие – и будем сражаться плечом к плечу. А женщины и калеки пусть спрячутся в трюме.
У меня свело живот от страха, когда я услышал эти слова и увидел стройные очертания преследующего нас корабля; подгоняемый множеством весел, он стремительно мчался к нам в бурунах белой пены. Вскоре я заметил на носу чужого судна два клуба дыма, и рядом с нами в воду плюхнулось пушечное ядро, подняв фонтан брызг, а другое ядро пробило наш парус, прежде чем ветер донес грохот выстрелов до наших ушей.
– По-моему, сражение уже проиграно, – проговорил Антти. – Ведь у нас – не больше пятнадцати человек, способных держать в руках оружие. По всем правилам военного искусства столь маленький отряд не должен раздражать гораздо более сильного противника, оказывая ему бессмысленное сопротивление, а обязан, наоборот, сдаться – и обеспечить себе таким образом самые выгодные условия капитуляции. Я вынужден, правда, признать, что мне совершенно неизвестны правила ведения войны на море, но на суше обычно поступают именно так.
Но рябой капитан ответил:
– Нам остается надеяться лишь на Бога – и на то, что военная галера находится где-то неподалеку и уже разыскивает нас. Я командую кораблем, на мачте которого развевается венецианский флаг со львом, и с пиратствующими неверными могу разговаривать лишь с оружием в руках. И если бы я сдал негодяям это судно без боя, то покрыл бы себя величайшим позором и высокочтимая синьория достала бы меня из-под земли, чтобы торжественно вздернуть на мачте. Если же я буду храбро сражаться и не паду в бою, то синьория выкупит меня из рабства. А если я погибну в схватке с неверными, то имею все основания полагать, что душа моя, покинув бренное тело и очистившись от всех грехов, отправится прямиком в рай.
А брат Жан размахивал медным распятием и кричал голосом, осипшим от страха:
– Тот, кто падет в битве с приверженцами лжепророка, заслужит мученический венец и окажется в Царствии небесном. Так будем же сражаться с мужеством и отвагой во имя Господа нашего Иисуса Христа!
Антти с сомнением почесал в затылке и засунул руку в дуло единственной на корабле позеленелой от времени бронзовой пушки, но не обнаружил там ничего, кроме старых птичьих гнезд и крысиного помета. Капитан выбросил из своей каюты связку заржавленных мечей, которые со звоном упали на палубу, а матросы с явной неохотой потянулись к железным баграм. Капитан принес из каюты еще и большой мушкет, а я попытался зарядить его, поскольку умел обращаться с таким оружием; но порох был сырым…
Пиратский корабль был уже так близко, что мы могли разглядеть зеленые и алые флажки,
