пробудился мой рассудок, и я сказал:
– Джулия, мы должны думать о будущем. Если ты, как и я, хочешь, чтобы мы были вместе, я отпущу тебя на волю и женюсь на тебе по законам шариата[35]. Тогда ты станешь свободной женщиной и никто не сможет распоряжаться тобой, даже если я превращусь в раба султана.
Джулия так глубоко вздохнула в моих объятиях, словно должна была вот-вот умереть, и вздох этот показался мне даже еще прекраснее, чем ее страстные стоны в минуты нашего блаженства.
Нежно поцеловав меня в щеку, она проговорила:
– Ах, Микаэль, в глубине души я, конечно, решила добиться того, чтобы ты взял меня в жены – хотя бы по законам шариата. Но ты даже не можешь вообразить, какую радость мне доставил, заговорив об этом по своей воле – да еще так просто и благородно. Любимый мой, мое сердце полно тобою. Да, я стану твоей и изо всех сил постараюсь быть тебе хорошей женой, хоть баба я лживая и вспыльчивая, да и язык мой бывает порой уж слишком острым и ядовитым. Давай же поженимся завтра, пока нам что-нибудь не помешало…
Она еще говорила – а я уже засыпал, чувствуя на своем лице ее мягкие волосы, и был несказанно счастлив.
На следующее утро все произошло так, как мы условились. В присутствии кади и четырех свидетелей я сначала дал Джулии свободу, а потом объявил, что беру ее в жены, и прочитал первую суру Корана, чтобы подтвердить таким образом незыблемость своего решения. И кади, и свидетели получили богатые дары. Никто нам не помешал, а Абу эль-Касим выступил как опекун Джулии – и устроил пиршество, на которое мы пригласили всех знакомых и незнакомых, созвав столько людей, сколько могло поместиться в доме и во дворе.
– Ешьте на здоровье, – потчевал гостей Абу. – Ешьте, пока не полопаются животы! Ешьте и вовсе не думайте обо мне, несчастном; забудьте, что у меня, убогого, и детей-то нет – и некому поддержать меня в старости.
Я не обращал внимания на его обычное нытье: он был более чем состоятельным человеком и вполне мог угостить бедняков. Я с превеликим удовольствием послал еду испанским пленникам, которые надрывались, разбирая по камешку захваченную мной крепость на острове Пеньон.
Джулия получила множество подарков, сам Хайр-эд-Дин прислал ей золотой гребень с зубьями из слоновой кости, а Антти вручил десять золотых монет, неуверенно косясь на Джулию своими круглыми глазами.
– Сомневаюсь я, что ты поступил мудро, взяв эту загадочную женщину в жены, – заявил он мне. – Одни только ее разноцветные глаза уже сами по себе являются вполне достаточным предостережением, и я бы на твоем месте дрожал от страха при мысли о том, что сын твой может их унаследовать. Конечно, магометанский брак – штука более свободная и менее серьезная, чем христианское венчание: ведь в Европе этот обряд совершает священник – да еще по-латыни! Но насколько я узнал супругу твою Джулию – тебе, боюсь, будет гораздо труднее отделаться от нее, чем затащить к себе в постель.
Я решил, что он завидует моему счастью и, может, немного ревнует ко мне Джулию. Крепко хлопнув брата по плечу, я ответил:
– Не волнуйся за меня, дорогой мой Антти. Что я посеял, то мне и пожинать. Тебя же я не оставлю и после свадьбы. Мы были и всегда будем братьями!
Сказав это, я расчувствовался, и из глаз моих полились слезы. Я обнял Антти за широкие плечи и стал клясться ему в вечной дружбе, пока Джулия, лицо которой было закрыто расшитой жемчугом вуалью, не разыскала меня и не оттащила от брата, дергая за рукав.
Под звуки бубнов и тамбуринов мы с ней вошли в супружескую спальню, но когда, подкрепившись восхитительными лакомствами, я хотел обнять жену, она отпрянула от меня и попросила не мять ее свадебного наряда. Потом она начала с восторгом разглядывать полученные подарки и перечислять одного за другим всех тех, кто их прислал. Мне это вскоре жутко надоело. Наконец она разрешила мне поцеловать и раздеть себя. Но я уже знал, как она сложена, и потому вид ее обнаженного тела не доставил мне такой опьяняющей радости, как вчера.
Душный запах светильника, горевшего в супружеской спальне, вызвал у меня головную боль, и когда мы с Джулией оказались на ложе, я ограничился лишь тем, что опустил руку ей на грудь и стал слушать ее бесконечную болтовню.
И пока я вслушивался в этот поток глупостей, мне вдруг начало казаться, что когда-то это со мной уже было; погрузившись в полудрему, я пытался понять, кто такая Джулия и что, собственно говоря, меня с ней связывает. Она была дочерью чужого для меня народа, думала совершенно не так, как я, и даже язык ее принадлежал миру, абсолютно несхожему с моим.
Полностью уйдя в свои мрачные мысли, я даже не заметил, что Джулия замолчала. А она внезапно села на ложе и устремила на меня испуганный взгляд.
– О чем ты думаешь, Микаэль? – тихо спросила она. – Наверное, обо мне – и, наверное, что-нибудь гадкое.
Я не мог обмануть ее и, вздрогнув, ответил:
– Джулия, я вспоминал свою первую жену Барбару. Мне казалось, что даже камни оживали, когда я был с ней рядом. А потом ее обвинили в колдовстве и сожгли на костре. И я до сих пор чувствую себя страшно одиноким, хотя лежу с тобой в постели и ласкаю твою прекрасную грудь.
Я думал, что Джулия рассердится, но она лишь зачарованно смотрела на меня – и на лице ее появилось странное, чужое выражение. Наконец она слабо вздохнула, и грудь ее колыхнулась под моей рукой. А потом Джулия сказала:
– Посмотри мне в глаза, Микаэль!
Даже если бы я и хотел – все равно не мог бы оторваться от ее удивительных очей.
Глядя на меня из-под полуприкрытых век, она тихим голосом проговорила:
– Ты наверняка не веришь, что я умею гадать по линиям, начертанным пальцем на песке. Но еще ребенком я видела на поверхности воды странные вещи… И сама не знаю, что в этом – правда, а что – просто иллюзия и обман зрения. Но посмотри мне в глаза, Микаэль! Загляни в них глубоко-глубоко – словно в бездонный колодец. И скажи, живет ли в сердце твоем только твоя покойная жена – или и я тоже?
