– Амон или Атон, нам все едино! Мы хотим одного – в спокойствии делать свое дело и получать за это свои меры полными. Но нас раздирают на части, так что мы уже не знаем, стоим мы на ногах или на голове!
И все же в наихудшем положении оказывается в такие времена тот, кто хочет оставаться самим собой и не мешать другим верить во что им угодно. На него ополчаются и те и эти, поносят его и уличают в безволии, равнодушии, тупости, черствости, строптивости и отступничестве, пока наконец, затравленный, он не начнет рвать на себе одежды и не закроет на все глаза, выбрав крест или рог – что-нибудь, что, по его мнению, принесет ему меньше вреда.
И вот так многие дома украсились изображениями рога и креста, целые городские кварталы выставляли их, они висели на стенах винных лавок, пивных и увеселительных заведений, так что «рога» пили в своих пивных, а «кресты». – в своих; девицы же, занимающиеся своим ремеслом под обводными стенами, вешали себе на шею попеременно то крест, то рог, в зависимости от вкуса каждого следующего мужчины. Но всякий вечер и те и другие, упившись в своих пивных, вываливались гуртом на улицы, разбивали светильники, гасили факелы, крушили щиты на окнах и наносили друг другу увечья, так что невозможно уже было понять, кто из них хуже – «рога» или «кресты», во всяком случае меня одинаково ужасали и те и эти.
«Крокодильему хвосту» тоже пришлось сделать выбор, сколь Каптах не ловчил, чтобы избежать этого: ему хотелось оставаться сторонником всякого, из кого можно было выдоить серебро. Впрочем, выбора как такового у него не было, ибо на стене его дома каждую ночь появлялся крест жизни в обрамлении непристойных рисунков. И это было неудивительно: зерноторговцы пылко ненавидели Каптаха за то, что он разорил их, раздав зерно новопоселенцам. Так что тут не помогла даже его хитрость – указание в налоговом отчете, что заведение записано на имя Мерит. Кроме того, поговаривали, что в этом питейном доме плохо обошлись с Амоновыми жрецами. И наконец: здешними завсегдатаями были гаванские богачи самого сомнительного толка, не колебавшиеся в выборе средств для своего обогащения; так, это место давно уже облюбовали старшины грабителей могил, они с удовольствием пили здесь «крокодильи хвосты» и сбывали в задних покоях награбленную добычу скупщикам тайных товаров. Все эти люди были сторонниками Атона: благодаря ему они обогатились и его именем сокрушали соперников и отправляли их в рудники, ложно свидетельствуя перед судьями. Грабители могил к тому же заявляли, что вламываются в усыпальницы, движимые истым благочестием, – ради Атона уничтожить на стенах имя проклятого бога.
В это мое пребывание в Фивах в моем дворе уже не толпились больные, пришедшие за помощью, многие сторонились меня, избегали встречаться со мною взглядом, а увидев где-нибудь в уединенном месте, говорили:
– Мы не желаем тебе зла, Синухе! Наших жен и детей точат разные хвори, мы в отчаянии и не знаем, что предпринять, потому что целителей, равных тебе, больше нет! Но приходить к тебе мы не смеем, мы боимся, что твой дом проклят, и не хотим навлекать на себя несчастье.
И еще они говорили:
– Нас страшит не проклятие, все эти божественные дела нам опостылели, и меры наши оскудели так, что нам в общем все равно – жить или умирать. Мы боимся «рогов» – они ломают двери наших домов и избивают наших детей, пока мы работаем. А ты слишком известен – ты довольно говорил об Атоне, и на воротнике у тебя этот неприятный знак!
Я отвечал:
– Я не могу обижаться на вас и ваше невежество, и ваши трудности мне понятны. Идите тогда к Амону, я слышал, что он исцеляет больных чудодейственным способом.
Они говорили мне:
– Ты смелый человек, Синухе, раз произносишь вслух это имя, не боясь стражников. Это правда, Амон исцелил многие мучительные недуги, но его исцеления кратковременны, а потом недуг возвращается с новой силой. Мы сами испытали это и поэтому побаиваемся священных исцелений, которые к тому же привязывают нас навечно к рогу, а мы такого не хотим, мы хотим жить свободно, хотим не бояться за свою жизнь и спокойно заниматься своим делом. Но этого-то нам и не дают! Так что прости нас, Синухе, прости, что из страха за себя и за свои семьи мы не решаемся приветствовать тебя должным образом, как требует твое достоинство.
Зато рабы и гаванские носильщики не чинясь шли ко мне со своими раздробленными в жерновах пальцами, разбитыми коленями и руками, сломанными свалившимся с лебедки грузом. С робостью они спрашивали меня:
– А правда, что этот Атон, которого мы не понимаем, потому что у него нет изображений, равняет богатых и бедных и освобождает рабов? Мы тоже хотим лежать на ложах под расписными потолками, пить вино из золотой посуды и заставлять работать на нас других! Мы ведь знаем, что такое уже было, когда богачей усылали в рудники и их жены просили подаяния на улицах, а те, у которых прежде не было ничего, в изобилии имели хлеб и вино и спали под золотыми потолками. Если такое время уже было, оно ведь может повториться! Установит ли Атон снова такой порядок?
Я лечил их пальцы, вправлял вывихнутые руки и ноги, перевязывал колени и говорил им:
– Воистину не меня спрашивайте об этом, мне об этом ничего не известно – один фараон ведает мудрость Атона и Атон лишь ему открывает свой замысел. Я знаю только то, что Атон определяет каждому его место, цвет его кожи и язык. Рабы были всегда и всегда будут, и людям всегда придется работать своими руками, с этим ничего не поделаешь, и поэтому пусть каждый занимается своим делом в соответствии со своим умением. Боюсь, что речи ваши опасны и мысли сулят недоброе, и мне не хотелось бы, чтобы вас услышали стражники.
Но они отвечали:
– Мы говорим с тобой откровенно, Синухе, потому что знаем, что ты простая душа и мухи не обидишь, вот и нас ты лечишь без всякой платы. И уж точно ты не станешь объявлять о наших разговорах. Но ты неправильно нас понял: мы сами понимаем, что люди должны работать своими руками, но мы не понимаем другого – почему именно мы родились, чтобы быть рабами и наемниками, а все прочие – чтобы пить из золотой посуды в золотых дворцах! Вот этого мы не понимаем и хотим, чтобы нам объяснили. Иначе нам не остается ничего другого, как думать, что весь этот порядок неправильный и ошибочный и достоин только шакальей могилы. И, может быть, однажды мы ее выроем и отправим в нее всех богачей, вельмож и тех, кто сейчас бьет нас палками!
Их наглость просто ошеломила меня, но в ней была правда, и я тщетно ломал голову, ища достойный ответ – всей моей учености не хватило для него, и поэтому я только сказал:
– Человек – раб, если чувствует себя рабом. На самом деле в душе каждый человек свободен.
На это они ответили, усмехаясь:
