весах Осириса, просил у нее хлебные весы и говорил о Мерит и маленьком Тоте. Мути преданно ухаживала за мной и, думаю, испытывала великое удовольствие от того, что могла удерживать меня в постели и кормить. После этого случая она грозно воспретила мне сидеть днем в саду на солнцепеке: дескать волосы мои все выпали и незащищенная ими лысая голова не может выдержать вредоносных лучей. Но я ведь никогда и не сидел на солнцепеке – я сидел в прохладной тени смоковницы и смотрел на рыбок, которые были моими братьями, ибо не умели разговаривать.
Со временем я все же поправился и, выздоровев, стал еще тише и еще покойнее, чем был до того, и даже заключил соглашение со своим сердцем, так что оно перестало слишком изводить меня. Я не говорил больше Мути о Мерит и маленьком Тоте, я хранил их в сердце, понимая, что их смерть была неизбежна, если моей мере суждено быть полной, а мне должно быть одиноким, ибо, будь они со мной, я жил бы в довольстве и счастье и мое сердце умолкло бы. Но я должен был быть одиноким, таков был удел, предназначенный мне, и одинок я был уже в ночь своего рождения, плывя в просмоленной лодочке вниз по реке.
И вот, поправившись, я тайком оделся в грубую одежду бедняка, снял с ног сандалии и оставил бывший дом плавильщика меди, чтобы никогда больше не возвращаться в него. Я ушел на пристань и вместе с носильщиками таскал грузы, пока спина у меня не стала болеть и плечи не согнулись от тяжести. Я ходил на овощной рынок и подбирал порченые овощи себе в пищу, я ходил на угольный рынок и раздувал там мехи для углежогов и кузнецов. Я делал работу рабов и носильщиков, ел их хлеб и пил их пиво, говоря им:
– Между людьми нет различий, всякий выходит нагим из материнской утробы, и единственная мера человеку – его сердце. Ни цветом кожи нельзя мерить человека, ни языком, ни платьем, ни украшениями; нельзя мерить человека его богатством или бедностью, но одним только сердцем его. Поэтому добрый человек лучше злого, а праведность лучше беззакония. Только это познал я, другого не ведаю, и это – вся моя мудрость.
Так я говорил им перед их мазанками в сумеречные вечерние часы, когда их жены разжигали на улице костры и запах жареной рыбы подымался от огня высоко в воздух и разносился окрест по всему кварталу бедняков. Но в ответ мне смеялись и говорили:
– Ты, Синухе, безумный человек – ведь ты делаешь работу раба, умея читать и писать! Или – что скорее всего – ты просто замешан в каком-то преступлении, раз ты скрываешься среди нас, а от твоих речей так и несет Атоном, имя которого нам нельзя упоминать. Но мы не будем доносить на тебя стражникам, мы будем держать тебя у себя, чтобы ты развлекал нас своей болтовней. Но, будь добр, не равняй нас с грязными сирийцами и презренными неграми, потому что мы хоть рабы и носильщики, но все же египтяне! И, как египтяне, мы гордимся цветом своей кожи, своим языком, своим прошлым и будущим.
– Вы говорите нехорошо, – отвечал я им, – Ибо пока человек будет гордиться собою и почитать себя лучше других, до тех пор цепи и палочные удары, копья и стервятники будут преследовать человека. Судить о человеке можно только по его сердцу, а все человеческие сердца похожи, и одно сердце не лучше другого, ведь слезы всех одинаковы – это вода и соль, будь то слезы черных или коричневокожих, сирийцев или негров, простолюдинов или вельмож.
Но они смеялись еще громче, хлопали себя по коленям и говорили:
– Воистину ты безумен! Ты, наверное, не видел жизни и вырос в мешке. Человеку вообще невозможно жить, если он не будет чувствовать себя лучше других, и нет такого самого ничтожного существа, которое хотя в каком-то деле не чувствовало бы свое превосходство над другими людьми. Один гордится проворностью рук, другой – силой плеч, вор гордится хитростью, судья – мудростью, скупец – скупостью, транжир – расточительностью, жена – скромностью, а блудница – щедростью своего нрава. Нет для человека большего удовольствия, как сознавать, что хоть в чем-то он превосходит других. Поэтому и нам очень приятно видеть, что мы мудрее и хитрее тебя, хоть мы всего лишь бедняки и рабы, а ты умеешь читать и писать!
Но я повторял:
– И все же добрый человек лучше злого и праведность лучше беззакония.
Тогда с горечью они говорили мне:
– Что такое добро и что такое зло? Если мы убьем злого хозяина, который избивает нас палками, крадет нашу еду и заставляет голодать наших жен и детей, мы сделаем доброе дело, однако стражники потащат нас к царским судьям, нам отрежут уши и носы и подвесят нас за ноги на стене. Вот законность и праведный суд! Только ведь суд зависит от гирек, которые кладут на весы, и для нас праведный суд слишком часто становится неправедным, потому что для этих весов у нас нет гирек, а гири царского судьи совсем не такие, как наши.
Они угощали меня жареной рыбой, приготовленной их женами, я пил их жидкое пиво и отвечал им:
– Убийство – худшее из преступлений, которое может совершить человек, все равно – ради доброго или злого дела он его совершает. Человека нельзя убивать. А злое в нем нужно вылечивать и исправлять.
Они прикрывали рты ладонями, оглядывались вокруг и восклицали:
– А мы и не собираемся никого убивать – плетки и палки сделали нас смирными, мы глотаем все пинки, оскорбления и унижения и никого не убиваем. Но если ты хочешь излечить людей от зла и вернуть праведность на место беззакония, начни с вельмож и богачей, а также с царских судей и поговори с ними об этих делах, потому что среди них, как нам кажется, ты найдешь куда больше зла и беззакония, чем здесь.
Так они говорили, смеясь, переглядываясь и подталкивая друг друга локтями. Но я отвечал им:
– Мне приятнее разговаривать с вами, ведь вы народ, неисчислимый, как песок или звезды, все исходит от вас, вы источник всему – злу и беззаконию, так же как и добру. Вы отнюдь не безвинны, ибо когда вам говорят: «Идите!» – вы идете и делаете, что вам велят. А когда вербовщики фараона приходят к вам и раздают вам медяки и материю, они вкладывают вам в руки копья и ведут вас на войну. И если вы станете упираться, они свяжут вас веревками, закуют в цепи и в цепях погонят воевать. А на войне вы будете колоть и убивать других людей, себе подобных. Вы будете протыкать копьями животы своих братьев и гордиться своими делами. И все же всякое убийство – зло и кровь, которая прольется на ваши головы! Вот почему и на вас лежит вина.
Некоторые из них раздумывали над моими словами и отвечали со вздохом:
– Воистину среди нас нет безвинных, но мы родились в мире зла, и плач свой мы начали, едва выйдя из материнской утробы. Этот плач сопутствует нам на всех жизненных путях, и рабство наше вечно, ибо и после смерти жрецы своим колдовством понуждают нас работать на господ, давая наши имена деревянным фигуркам, которые сопровождают господ в их гробницы. Но все же ты пойди к вельможам и богачам и поговори с ними об этих делах, потому что, по нашему разумению, зло и беззаконие исходят от них, раз у них
