— Мне казалось, я знаю многое, но вот выяснилось, что я ничего не знаю. Теперь я поверил, что невидимые золотые сети Афродиты могут опутать по рукам и ногам даже самого сильного мужчину.
Когда же солнце село, а море оделось пурпуром, он отдал мне гладкий белый камешек со словами:
— Спрячь его, Турмс, ведь он предназначался не мне, а тебе — любимцу богини.
Я взял камешек и спрятал его, как некогда черный камень, подобранный в храме Кибелы в Сардах. Этот мой счастливый жребий также являл собой знак того, что завершилась еще одна пора в моей жизни, хотя тогда я этого не понимал.
Микон, однако, предостерег меня:
— Хотя боги щедро одаривают своих избранников, они, бывает, еще больше требуют взамен. Твоя богиня — Артемида, властвующая над тобой в образе луны. Когда на небе молодой месяц, ты слаб и угнетен; но вот он увеличивается — и ты набираешься сил, расцветая в полнолуние. Афродита тоже к тебе благосклонна, и в этом для тебя скрыта опасность. Ведь эти две богини — соперницы, так что берегись пожертвовать одной из них больше, чем другой! Постарайся сохранить благоволение обоих и предоставь им самим бороться за тебя.
И, протянув ко мне руку, он со слезами в голосе воскликнул:
— Завидую я тебе, Турмс. Я познал твою богиню в жутких муках телесных наслаждений и готов на все, только бы принадлежать ей до смерти. Ее сила упоительна и ужасна. Она заставляет забыть об остальных богах, и я не остановился бы перед тем, чтобы оскорбить любого из них, если бы это помогло мне добиться любви Киприды.
Подумав, он добавил:
— Я знал, что можно постичь богов, если долго поститься, умерщвлять плоть и бдеть, как поступают посвященные. Но я и не подозревал, что и на вершине блаженства можно узреть то, что скрыто от нас: прошлое и будущее. Афродита при всем своем легкомыслии мудрая богиня. А может быть, именно в ее легкомыслии и заключается величайшая мудрость?
Я снисходительно слушал его, думая, какой слабый человек Микон. Себя самого я считал сильным.
Но обо всем этом я позабыл, пока мы плавали в финикийских водах. Было полнолуние, и мы носились по морю, как разъяренные псы Артемиды, убивая, грабя и пуская на дно корабли. Вскоре наши суда, нагруженные богатой добычей, отяжелели и сделались неповоротливыми. Финикийцы зажгли вдоль всего побережья сигнальные костры. В тяжелом бою нам удалось протаранить и потопить два финикийских сторожевых корабля, которые застигли нас врасплох в открытом море. В сражении полегло много наших людей; еще больше было раненых. Меня же словно защищал невидимый щит: я не получил ни одной царапины.
Воины стали поговаривать, что видят тени умерших, взывающие об отмщении, которые бродят ночью по нашим кораблям. Да и днем, бывало, море и воздух вокруг наших кораблей темнели без видимой причины.
Дионисий старался задобрить погибших, принося им жертвы. В остальном же счастье не отвернулось от него: море и волны почти не потрепали наши суда, и лишь после стычки со сторожевым кораблем финикийцев они дали течь, так что нам пришлось заделывать пробоины.
Но когда над горизонтом взошел тонкий серебристый серп молодого месяца, Дионисий сказал:
— Довольно искушать судьбу, тем более что у нас больше нет места для добычи. Я не так жаден, чтобы продолжать грабить, теряя подвижность кораблей. На этом наше плавание окончено, пора позаботиться о сохранении нашей жизни и добычи. Повернем же на запад, и пусть Посейдон поможет нам пересечь бескрайние морские просторы.
Дионисий оставил в живых некоторых проводников с захваченных кораблей, которым были ведомы Дальние моря, хотя не слишком доверял им: ведь у финикийцев считалось тягчайшим преступлением, если кто-то сообщал чужим сведения о морских путях, береговых знаках и ветрах. Фокейцы ликовали; Дионисий же густо намазал кровью лик, руки и ноги бога на носу своего судна и приказал принести в жертву всех пленных, а кровь их вылить в море. У моряков жертва — обычное дело, не то что на суше, поэтому никому и в голову не пришло возражать против этой варварской жестокости. Один только Микон нашел ее чрезмерной.
Книга ІІІ
Гимера
1
Дионисий был прекрасным мореходом. Его искусство вести судно в открытом море никак не могло сравниться со скромным успехом, достигнутым в битве у Лады, и заслуживало куда большего уважения, чем разбой в финикийских водах. В пору осенних бурь и ветров, когда другие суда спешили уже укрыться в портах, ему удалось за три недели добраться до побережья Сицилии. Он привел к цели все три наших корабля, ни разу не подходя к берегу, а единственным ориентиром во время плавания ему служили горы острова Крит.
Мы все были больны, от нас дурно пахло, соленая вода разъедала наши раны, поэтому ходили мы по качающейся палубе медленно и с трудом, а наше сознание померкло до такой степени, что нам повсюду чудились хохочущие тритоны и рогатые морские чудовища. Когда, наконец, мы заметили на западе голубоватую полоску суши и убедились, что это действительно земля, многие разрыдались и хриплыми голосами стали требовать, чтобы Дионисий пристал к ближайшему берегу, не обращая внимания на то, кому принадлежат эти места — африканцам или италийцам, и кем они заселены — карфагенянами или греками.
Суда наши дали большую течь, а дело двигалось к зиме, так что даже Дионисий не сумел бы за оставшиеся несколько недель по неизведанному морскому пути добраться до Массалии. Он собрал на совет все корабельное начальство и сказал ему:
— Вон там — громадная гора с клубящейся дымом вершиной. Это означает, что мы находимся у берегов Сицилии. Наша совесть чиста, и мы знаем, что вели честную войну с персами. Однако наше богатство столь велико, что мало кто нам поверит, будто мы захватили все эти трофеи в битве у Лады, а затем сразу отправились в путь, чтобы поискать приюта у наших греческих братьев на западе. Нет, на зиму мы должны обосноваться в городе, стоящем в укромном месте, и купить себе дружбу тамошнего тирана. Три военных корабля и такой отряд, как наш, — это поддержка, от которой не откажется ни один властитель небольшого городка, желающий сохранить свою независимость среди крупных городов Сицилии. Значит, нам нужно добраться до северного сицилийского побережья, и я, друзья мои, хочу, чтобы вы собрали все свои силы и сумели провести наши суда через этот пролив, в котором уже погибло немало смельчаков. Иначе мы потеряем все, что мы с таким большим трудом заполучили.
Дориэй сказал:
— Страна смерти моего отца встречает меня огнем и грохотом. Этого знака вполне достаточно. Я уже знаю, почему овечьи кости указывали на запад.
Микон же заявил:
— До сих пор удача сопутствовала Дионисию, и он привел нас сюда. Пусть он командует нами и впредь.
Я тоже полагал, что боги не для того уберегли нас от смерти в морских глубинах, чтобы дать нам утонуть в этом проливе.
Итак, совет решил подчиниться воле Дионисия. В ночной тиши наш предводитель принес в жертву безжалостным богам пролива финикийских лоцманов. Когда утром я заметил, что лоцманы исчезли, мне стало жаль их, так как я привык беседовать с ними, чтобы научиться их языку, и обнаружил, что они, хотя и были чужестранцами, все же не слишком отличались от нас.
Несмотря на кровавую жертву, пролив оказался достойным своей печальной славы, и много дней, сил и терпения понадобилось нам, чтобы миновать его и уберечь наши корабли от скал и мелей. Из города Занклы к нам подошло быстроходное судно, и с палубы прокричали, что мы должны зайти в порт и заплатить пошлину за проход по проливу. Но Дионисий объяснил, что наши корабли военные и что мы возвращаемся после боев с персами на место новой постоянной стоянки. Военные же корабли, в отличие от торговых, пошлину не платят. Потом он скромно умолк, давая возможность нашим рулевым самим рассказать таможеннику из Занклы о многочисленных подвигах в битве у Лады. Рулевые не поскупились на похвалы Дионисию, так что таможенник слушал с открытым ртом и совершенно забыл о своих обязанностях.
