оно стоит. Ларс покачал головой и сказал, что оно уже продано. Тогда Кидиппа поинтересовалась именем покупателя, и Ларс Альсир, как и было условлено, назвал меня. Кидиппа выглядела очень удивленной:
— Турмс из Эфеса? Да ведь я его знаю. Для кого ему потребовался такой подарок? По-моему, он живет один.
Ларс Альсир ответил, что у меня, наверное, есть подружка, и послал за мной, а я, естественно, оказался неподалеку. Кидиппа одарила меня очаровательной улыбкой, скромно поздоровалась и сказала:
— О Турмс! Я в таком восторге от этого чудесного ожерелья. Оно прекрасно сделано и кажется не очень дорогим, потому что эти золотые листочки очень тоненькие. Ты не мог бы уступить его мне?
Я притворился озадаченным и сказал, что уже обещал подарить его. Но Кидиппе так захотелось убедить меня, что она положила руку на мое плечо, приблизила ко мне свое лицо и начала выспрашивать, кого это я собираюсь облагодетельствовать.
— Я не думала, что ты такой легкомысленный, — говорила она. — И твоя серьезность мне очень понравилась, так что я не могла забыть тебя и твоих миндалевидных глаз. Но теперь я в тебе разочаровалась.
Шепотом, но выделяя каждое слово, я дал ей понять, что о таких делах мы не можем разговаривать в присутствии любопытных служанок. Она отослала их из лавки, и мы остались втроем — Кидиппа, Ларс Альсир и я. Девушка, глядя на меня широко открытыми глазами, опять попросила:
— Уступи мне это ожерелье, чтобы я могла сохранить уважение к тебе. Иначе я вынуждена буду думать о тебе как о мужчине, который бегает за продажными женщинами. Ведь только испорченная женщина может принять такой дорогой подарок от постороннего.
Я притворился, что начинаю колебаться, и спросил:
— Ну хорошо, а сколько ты мне за него заплатишь? Ларс Альсир деликатно повернулся к нам спиной.
Увидев это, Кидиппа сжала в руке свой мягкий кошель, пожаловалась на свою бедность и сказала:
— О, у меня осталось только десять серебряных монет, а дедушка вечно ругает меня за мою расточительность. Не мог бы ты продать мне это ожерелье подешевле и тем самым уберечь себя от происков какой-то алчной женщины? Любовь, за которую надо платить драгоценностями, немногого стоит.
Я признал, что она права.
— Кидиппа, — предложил я, — я продам тебе это ожерелье, скажем, за одну серебряную монету с петухом, если вдобавок я смогу поцеловать тебя в губы.
Она изобразила огромное смущение, подняла руку ко рту и сказала:
— Ты сам не знаешь, чего ты требуешь. Моих губ не целовал еще ни один мужчина, кроме отца и дедушки. И дедушка несколько раз предостерегал меня, что девушка, которая позволит поцеловать себя в губы, потеряет свою честь, поскольку ни один мужчина не остановится на этом, а захочет прикоснуться к ее груди, и от этого бедняжка слабеет и не может уже отказать ему в других еще более опасных ласках. Правда, я не знаю, что дедушка имел в виду, и не понимаю, почему я должна ослабеть, если мужчина случайно прикоснется к моей груди. И все-таки я не могу позволить тебе поцеловать меня в губы. Нет, Турмс, ничего подобного ты не смеешь мне даже предлагать, хотя я и понимаю, что никаких плохих намерений у тебя нет.
Но, говоря так и качая головой, она положила руку себе на грудь, и я начал предполагать, что она хочет сберечь даже эту одну драхму, которую я потребовал. Я поспешно сказал:
— Ты убедила меня, и я стыжусь того, что хотел преподнести это ожерелье одной дурной женщине в надежде завоевать ее расположение. Но я совсем забуду о ней, если ты позволишь мне поцеловать твои невинные уста.
Кидиппа поколебалась, а потом прошептала:
— Поклянись, что ты никому об этом не скажешь! Мне действительно очень нравятся эти маленькие кованые золотые листочки, и я хотела бы спасти тебя от неведомой распутницы и поверить в то, что ты не забудешь меня после этого единственного поцелуя.
Она была так соблазнительна, что сердце мое растаяло, и я уже собрался сказать, что с тех пор, как увидел ее, я не могу смотреть на других женщин. Но я сумел взять себя в руки и промолчал. Кидиппа проверила, стоит ли Ларс Альсир по-прежнему к нам спиной, а затем поднялась на цыпочки и раскрыла розовые уста для поцелуя, а также позволила своей тунике сползти с плеча. Но едва лишь я почувствовал возбуждение, как она отодвинулась подальше, привела себя в порядок, вынула из кошелька серебряную монету, взяла ожерелье и сказала:
— Вот тебя твоя драхма. Я считаю, что сделала очень удачную покупку. Дедушка был прав, когда говорил о стремлении мужчин везде совать свои руки, но что до меня, то тут он ошибся. Я вовсе не ослабела, и, честно говоря, мне показалось, будто я поцеловала слюнявую морду теленка. Надеюсь, ты не обижаешься на меня за такую откровенность?
Она оказалась хитрее, чем я думал, и я ничего не получил от этого поцелуя, кроме неутолимого огня, который вспыхнул в моем теле, и большого долга Ларсу Альсиру. К сожалению, эта история ничему меня не научила, и я только спрятал на память монету с петухом (надо сказать, что дрожь охватывала меня каждый раз, когда я брал ее в руки).
Напрасно я молил о помощи Афродиту и обещал ей жертвоприношения. Я даже начал подозревать, что Афродита из каприза оставила меня, однако оказалось, что богиня заманивала меня в ловушку, а Кидиппа была только приманкой, брошенной на моем пути, чтобы завести меня туда, куда хотела богиня.
Но откуда же я мог знать об этом? Я очень похудел из-за любви и совсем потерял сон, и вот однажды, когда уже задули весенние ветры, Дориэй отозвал меня в сторонку и сказал мне:
— Турмс, я много думал в последнее время, и мое решение созрело. Я намерен отправиться в Эрикс и хочу совершить это путешествие по суше, чтобы познакомиться со всей западной областью. Танаквиль хочет сопровождать меня, потому что в Эриксе золотых дел мастера умеют делать вставные зубы из золота и слоновой кости. А в Гимере она объявит, что едет в Эрике, чтобы принести там жертву Афродите — ведь так поступают многие вдовы. Микон и Аура тоже отправляются с нами, и мне бы очень хотелось, чтобы ты увидел город хлебов Сегесту и Эрике.
Я не обратил внимания на слишком уж серьезное выражение его лица, а подумал только о Кидиппе и с восторгом воскликнул:
— Это прекрасная мысль, и я не могу понять, как она не пришла мне в голову! У меня тоже есть дело к Афродите в Эриксе. Ведь она — самая известная Афродита Западного моря, подобно тому, как Афродита из Акр прославлена на Восточном море. Поехали поскорее, может, даже сегодня, а не завтра!
На следующий день мы отправились в Эрикс — с лошадьми, ослами и носилками. Щиты мы оставили в доме Танаквиль, а с собой взяли только оружие, необходимое для защиты от разбойников и диких зверей. Я очень радовался этому путешествию, надеясь, что добьюсь любви Кидиппы с помощью Афродиты. Однако богиня была мудрее меня.
Книга IV
Богиня из Эрикса
1
Я, Турмс, танцевавший когда-то во время грозы на дороге в Дельфы, был уже совсем другим человеком, когда ехал из Гимеры в Эрикс. Ибо с наступлением очередной поры жизни человек как бы рождается и растет заново — и вдруг, потрясенный, замечает, как трудно ему вспомнить и ощутить себя прежним. Так что жизнь есть непрерывное возрождение, и начало каждой новой ее поры подобно прыжку через пропасть, которая внезапно становится шире, и вот уже преодолеть ее невозможно, а обратного пути нет.
Легкие, как дымка, весенние облачка парили над обрывистыми сицилийскими горами, ласковое весеннее солнышко прогревало густую зелень сицилийских лесов и толщу воды в реках, которые выходили из берегов, когда мы держали путь из Гимеры в западную часть острова и в Эрикс. За те зимние месяцы, которые мы провели у Танаквиль, мы успели облениться на ее мягких ложах да за обильными столами во время пиршеств в городе. Поэтому Дориэй, Микон и я радовались возможности размяться до хруста в суставах, чувствуя с наслаждением, как наливаются силой наши мышцы.
