уже расцвета жизненных сил, тот, у кого мощные, как корни дуба, руки и ноги, у кого огромная кучерявая борода, в которую может обеими руками вцепиться женщина — а силач даже не почувствует этого; и еще у него должны быть большие, как у быка, и блестящие глаза… О Дионисий, я восхищаюсь твоей храбростью и твоими подвигами, но более всего меня восхищает твоя красота! Поверь, я встречала многих мужчин, и ты — самый прекрасный из всех!
Ее глаза потемнели. Согнутым указательным пальцем она, будто невзначай, дотронулась до его золотой серьги, и Дионисий вздрогнул, как от удара плетью.
— Клянусь Посейдоном! — пробормотал он. Его большая ладонь потянулась уже к бархатистой щеке Арсинои, но он сумел совладать с собой, перекатился на другую сторону пиршественного ложа и вскочил как ужаленный:
— Нет, и еще раз нет! Замолчи, я все равно не верю ни одному твоему слову!
И Дионисий выбежал из комнаты. На ходу он сорвал щит, висевший на стене в прихожей, а затем, громыхая им, кубарем скатился по лестнице. Уже внизу он споткнулся и, рыча от ярости, упал. Мы поспешили ему на помощь, однако он быстро поднялся и, ринувшись к воротам, захлопнул их за собой.
Вернувшись в дом, мы трое молча переглянулись, не зная, что сказать. Арсиноя, заметив это, улыбнулась и бросила на меня озорной взгляд:
— Дорогой Турмс, пойдем со мной. У тебя нет никаких причин для гнева. Я должна поговорить с тобой.
Уходя, я увидел, как Дориэй ударил Микона по лицу. Тот потерял равновесие и, с размаху усевшись на пол, удивленно приложил руку к щеке.
2
Когда мы остались наедине, я еще раз внимательно посмотрел на Арсиною, будто увидел ее впервые. Не находя нужных слов, я раздраженно буркнул:
— Тебе не стыдно расхаживать полуголой перед незнакомым мужчиной?
— Но ты ведь сам хотел, чтобы я одевалась как можно скромнее, — возразила Арсиноя. — Ты же мне все уши прожужжал, уверяя, что на меня никаких денег не хватит и что за несколько дней ты понаделал долгов, которые будешь теперь выплачивать не один год. Вот я и стараюсь не сердить тебя.
Я не успел ей ответить. Положив мне руку на плечо, Арсиноя потупилась и попросила:
— Турмс, не говори сейчас ничего. Обдумай сперва свои слова. Пойми, что мое терпение на исходе.
— Твое терпение? — удивленно переспросил я. — Но почему?
— Потому что есть предел даже для любящей женщины. За время моей жизни в Гимере я поняла, что тебе не нравится все, что я делаю. Ах, Турмс, как мы с тобой могли дойти до этого?!
Она в полном отчаянии рухнула на ложе и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Каждое ее всхлипывание отзывалось в моем сердце нестерпимой болью, и я уже не знал, что думать и кому верить, и начал даже склоняться к мысли, что я сам виноват во всех ее проступках. Однако вспомнив сконфуженного Дориэя и смущенного Микона, я немедленно позабыл о Дионисии. Кровь ударила мне в голову, и я занес руку для удара… но тут я увидел, как соблазнительно и беспомощно содрогается от рыданий ее тело под тонкой туникой, и рука моя упала.
Спустя мгновение я уже сжимал Арсиною в объятиях, и мне казалось, будто мы парим высоко над землей.
Очнувшись, она коснулась узкой ладонью моего лба и укоризненно прошептала:
— Ох, Турмс, почему ты так плохо относишься ко мне? Ведь я так люблю тебя!
Ее глаза сказали мне, что она не лжет.
— Арсиноя! — воскликнул я, не веря собственным ушам. — Зачем ты так говоришь? Как твои уста могут произносить подобные слова, если нынче я узнал, что ты изменяешь мне с моими лучшими друзьями?
— Неправда, — возразила она, отвернувшись.
— Если бы ты любила меня по-настоящему… — начал было я, но жалость к себе и обида сдавили мне горло. Заметив это, Арсиноя посерьезнела и заговорила совершенно другим тоном:
— Да, Турмс, я непостоянна. Но на то я и женщина. И мне нельзя всецело доверять, ибо я и сама не всегда уверена в себе. И все же в одном ты можешь не сомневаться: я люблю тебя и только тебя. И так будет всегда. Ведь ради тебя я отказалась от своей прежней жизни!
Она говорила так проникновенно, что я поверил ей. И моя обида сменилась грустью.
— Из речей Микона я понял, что…
Она закрыла мне рот свой мягкой ладонью и попросила:
— Больше ни слова. Я признаюсь в содеянном, однако все произошло вопреки моей воле. Я пошла на это только ради тебя, Турмс. Ведь ты сам сказал, что тебе не жить, если раньше времени обнаружится, что я вовсе не Аура.
— Но Микон говорил, .. — попытался я развить свою мысль.
— И он не обманул, — сказала она. — В таких делах, Турмс, как ты понимаешь, очень многое зависит от женщины. Раз уж я пошла на это ради тебя, не могла же я вести себя как простолюдинка. Конечно, он заметил разницу, но, слава богине, ничего не заподозрил.
А затем, желая поддразнить меня, она добавила:
— Впрочем, Микон оказался совсем неплох…
— Молчи! — воскликнул я. — Не хватало еще, чтобы ты начала хвастаться! Теперь ответь, Арсиноя, что было между тобой и Дориэем?
— Я поговорила с ним после того, как Танаквиль открыла мне его намерения, — призналась жрица. — Такой мужчина, как он, наверное, может соблазнить любую женщину. Но, по-моему, он меня не так понял, и я опять пала жертвой собственной красоты!
— Так, значит, он тоже! — сказал я, скрежеща зубами, и вскочил в поисках меча. Арсиноя удержала меня за руку.
— Ничего непристойного между нами не было, — объяснила она. — Я дала ему понять, что заниматься подобными вещами мне не пристало. Он просил извинить его, и мы решили, что будем только друзьями.
Улыбаясь, она добавила:
— Турмс, я могу помочь ему в осуществлении политических планов. Он не глуп и вовсе не желает враждовать со мной, что неминуемо случилось бы, если бы он меня оскорбил.
Надежда и сомнения боролись в моей душе, когда я смотрел на нее.
— Ты можешь поклясться, — спросил я наконец, — что Дориэй не дотронулся до тебя?
— Дотронулся — не дотронулся, — сердито отозвалась она. — Да какая разница? Ну, дотронулся. Но имей в виду: как мужчина он совершенно не в моем вкусе. И вообще — ничего такого, о чем ты думаешь, между нами не было. Я готова поклясться любыми богами. Выбирай.
— Поклянись нашей любовью, — предложил я.
— Клянусь, — сказала она после небольшого замешательства, но ее потемневший на мгновение взор все мне открыл. Я поднялся прежде, чем она вновь успела удержать меня.
— Прекрасно! — воскликнул я. — Пойду и узнаю, как все было!
— Не ходи! — испуганно закричала Арсиноя, но, видя, что меня не переубедишь, добавила: — Впрочем, иди, если хочешь. Так даже лучше. Может, ты поверишь ему, раз не веришь мне. Вот уж не думала, что ты так ко мне относишься!
Как же неуютно чувствовал я себя под взглядом этих полных слез и укора глаз! Но я желал услышать правду из уст Дориэя. Иначе, казалось мне, мой рассудок не выдержит. Я был очень наивен тогда и не знал еще, что Арсиноя не даст мне ни минуты покоя.
Я отыскал Дориэя во внутреннем дворике, где он нежился в бассейне с теплой желтоватой водой. Вода пахла серой, и могучее тело спартанца казалось в ней еще более привлекательным, чем обычно. Пытаясь заставить себя успокоиться, я присел на край бассейна и, опустив ноги в воду, сказал:
— Дориэй, вспомни стадион в Дельфах, овечьи кости, которые мы бросали вместе, Коринф и войну в Ионии! Наша дружба стоит многого. Ты — мужчина, и ты знаешь, что горькая правда лучше самой утонченной лжи. Я не рассержусь на тебя, если ты скажешь все, как есть. Заклинаю тебя нашей дружбой, ответь: ты спал с Арсиноей?
Дориэй не выдержал моего взгляда и отвел глаза. Откашлявшись, он признался:
— Гм, ну… то ли один, то ли два раза. И что с того? Я не хотел никого обидеть, просто перед ее чарами
