— Ее вой раздражает мой слух и вызывает плохие мысли. Если вы не заставите ее замолчать, я пойду и отхлещу ее плеткой.
К счастью, сегестяне не понимали, что он говорит, а то еще неизвестно, как бы все обернулось. Я тоже был расстроен этим зловещим воем и обратился к Танаквиль с такими словами.
— Если я правильно помню, здесь существует обычай каждый год выдавать замуж за этого пса самую красивую девушку в городе. Почему же ее нет здесь сейчас, чтобы она могла заняться своим супругом?
Танаквиль ответила:
— Это всего лишь старый обычай, и он не требует от девушки выполнения тех обязанностей, что были обязательны для ее предшественниц. Сейчас она только съедает вместе с собакой свадебный торт, а потом немедленно возвращается домой и вовсе не обязана оставаться жить в собачьей конуре. Однако почему бы нам не отметить воцарение Дориэя и не пригласить сюда новую девушку, которая бы приласкала пса и заставила его замолчать?
По выражению лица Дориэя мы поняли, что времени терять нельзя. Танаквиль что-то крикнула, и почти тотчас же прибежала маленькая девочка, обняла пса за шею и начала что-то шептать ему на ухо. Собака с удивлением смотрела на нее и пыталась сбросить ее с себя, но девочка была упряма, и в конце концов собака умолкла и успокоилась. Завистники, правда, утверждали, что маленькая нищенка недостойна Кримисса, но Танаквиль резко ответила им, что сегодня это не единственное нарушение традиций. Если священная собака признала бедную девочку в лохмотьях, то, значит, так тому и быть.
Собачья загородка находилась прямо в царском дворце, и предусмотрительная Танаквиль успела уже позаботиться о горячей воде и еде. Во дворце давно никто не жил, и в нем отвратительно воняло, потому что там хранились всякие священные предметы, многие из которых являлись частями тела различных животных. Необитаемым же он был оттого, что очень отличался по своей архитектуре от домов, к которым привыкли знатные греки, так что царь бывал во дворце лишь изредка, когда того требовал придворный церемониал. Однако Дориэю дворец понравился, и он велел освободить для фокейцев дом по соседству со своим новым жилищем; что касается раненых, то ими должны были заниматься сегестяне.
У Танаквиль было очень много хлопот, ибо она хотела устроить Дориэя со всеми возможными удобствами. Для начала она вымыла его и с ног до головы натерла благовониями — насколько это позволяли его многочисленные ссадины, шишки и царапины. Потом Дориэю предстояло посетить пир в его собственную честь, но он так устал, что не смог идти, и его отнесли в зал слуги. Как только он проглотил первый кусок пищи, он почувствовал приступ тошноты и отодвинул блюдо.
— Извините, — сказал он, — я не знаю, что мне теперь нужно. Так всегда бывает со мной после того, как я добьюсь своего… Слушай, Танаквиль, забери эту собачью корону — от нее воняет псиной… Тут вообще все ею провоняло, и мне от этого плохо.
Он посмотрел куда-то мимо нас, схватился за живот и продолжал:
— Я чувствую себя так, как будто бы я снова на корабле и ложе качается подо мной. Так же точно я качался в объятиях моей возлюбленной. Она посвятила Меня в разные божественные тайны и кормила пищей богов из перламутрового блюда. О Фетида, Фетида, Моя священная супруга, здесь, на суше, я всегда буду тосковать по тебе. И я надеюсь, что ты простишь меня за это, моя земная супруга Танаквиль… от которой, впрочем, тоже несет псиной.
Танаквиль обвела нас злобным взглядом и уставилась на Арсиною, которая даже опустила глаза. Я поспешил объяснить Танаквиль, что именно произошло на море, а Микон, вспомнив, что он врач, долго шепотом с ней беседовал. В конце концов Танаквиль кивнула, еще раз подозрительно посмотрела на Арсиною и погладила Дориэя по щеке.
— Я отлично понимаю тебя, — сказала она. — Во всяком случае, лучше всех прочих. И я совершенно не обижена на тебя за твой союз с Фетидой, ибо я не знаю, что есть ревность. По-моему, тебе стоит несколько дней не показываться на людях. Царя почитают и уважают тем больше, чем дольше его не видят, и он не должен вмешиваться в те дела, которые не касаются его напрямую. Я приготовила для тебя девичью одежду из тонкой дорогой ткани, а в алькове ты найдешь кудель. Чтобы заслужить милость богов, ты будешь выполнять женскую работу, подобно твоему божественному предку Гераклу, который тоже иногда переодевался в женское платье.
Фокейцы слушали ее, раскрыв рты, однако никто из них не смеялся. Дионисий также признал, что уж если Дориэй проявил такую безграничную мужскую отвагу, то ему и впрямь придется на несколько дней облачиться в женские одежды — а иначе боги разгневаются.
Слова Танаквиль и добродушное ворчание Дионисия успокоили Дориэя, и он, закрыв глаза, упал на пиршественное ложе.
Когда мы перенесли его в альков, то заметили, что он что-то ищет. Танаквиль села возле него на ложе, нежно приподняла его голову и дала ему пососать свою грудь. В полудреме Дориэй, как младенец, припал к ней и скоро уже спал глубоким сном. Ничего более удивительного мне прежде видеть не приходилось, да и фокейцы согласились со мной — мол, они тоже видят такое впервые. Теперь они еще больше уверились в божественном происхождении Дориэя, поскольку, по их мнению, ни один смертный не смог бы вести себя так, как он.
Потом мы все вместе пили вино и поздравляли друг друга с победой, но фокейцы не выглядели счастливыми и то и дело задавались одними и теми же вопросами:
— Что нам теперь делать? Чего мы, собственно говоря, добились? Никакой добычи мы не захватили. Наоборот, наша сокровищница уменьшилась после военных расходов Дориэя. Этот город разграбить мы не можем, потому что это его город. Правда, Дориэй обещал выделить нам в Эриксе пахотные земли, но мы теперь ученые и знаем, как ненавидят своих господ поденщики и как трудно заниматься сельским хозяйством. В общем, все мы теперь вынуждены признать, что более выгодного дела, чем мореплавание, на свете не существует.
Дионисий возразил им:
— Фокейцы, радуйтесь, что нам удалось сохранить жизнь и наши сокровища. Это правда, что их теперь стало меньше, но мы же разумные люди, и мы можем утешаться той мыслью, что теперь каждому из нас достанется большая доля — за счет погибших. Однако вы правы в другом: мы тут чужие, и нам никогда не будет уютно в Сегесте. Да и Карфаген может вот-вот вмешаться в дела Эрикса. Так что же нам теперь делать?
И они все рассуждали и рассуждали, и вспоминали товарищей, и называли их по именам. Каждый из них выплескивал из своей чаши немного вина в память кого-нибудь из умерших, и главенствовал тут Ликимний, заявивший, что никогда не доводилось ему пировать с таким удовольствием. Посоветовавшись, фокейцы решили не думать пока о завтрашнем дне, а напиться допьяна, так как сегодня им, мол, все равно ничего путного в голову не придет. Они перестали смешивать вино с водой, и я счел за благо увести Арсиною из зала.
3
Дориэй не показывался своим подданным целых двенадцать дней. За это время в Сегесте все уладилось самым лучшим образом. Знать неожиданно напала на повстанцев из Эрикса, но почти никто убит не был, так как все отлично знали: без крестьян и пастухов Прожить нельзя. Сиканам сегестяне послали дары — соль и глиняные сосуды, прося их уйти обратно в свои Леса. Потом народ примирился с вельможами и позволил им вернуться в город вместе с лошадьми, собаками и атлетами, а также убедил их в том, что для них будет только удобнее, если они сбросят с себя бремя власти и переложат его на плечи горожан, которые не только станут управлять Эриксом, но еще и охотно оставят знати все ее привилегии.
После окончания жатвы прибыли два карфагенских посла, которые сошли на берег в Эриксе. Двое их было потому, что Совет в Карфагене неохотно доверял важное дело одному человеку, а послать троих — это карфагенянам казалось уж слишком. Конечно, каждый из них имел при себе слуг, писцов, геометров и советников по военным вопросам.
Дориэй позволил Танаквиль устроить пир в честь гостей, на котором она, разумеется, показала им свои родовые таблички и вступилась за мужа, уверяя, что он скоро выучит местный язык и освоит местные обычаи. Потом Дориэй взял их с собой к священной собаке, чтобы показать, как она к нему привязана. Больше ему хвастаться было нечем.
Вести долгие переговоры он с удовольствием доверил Совету, который гораздо лучше своего царя разбирался в городских делах. В конце концов карфагенские послы объявили, что признают Дориэя царем
