пережитой сладкой пытки.
А он? На лице Ивана, как обычно, невозможно было увидеть ни следа страстей или плотских желаний, но по игре могучих мускулов под джинсовой курткой, по тому, как он отводил глаза в те мгновения, когда толпа прижимала его к Тане, она видела, что и для него это путешествие исполнено изнеможения и счастья.
Она невольно залюбовалась своим спутником. Как отличался Иван от народа на вокзальной площади! Даже в скромной спортивной одежде на фоне простого народа он казался принадлежащим к другой расе, хотя и сам был плотью от плоти этого народа, и жил, в сущности, только ради него. Наверное, виною тому была его гордо поднятая голова, а может быть, аристократическая осанка, или то чувство хозяина жизни, которое излучал весь его облик.
Да и он любовался Таней. Без грима, в брезентовой куртке, стареньком зеленом свитере и джинсах, плотно облегающих ее стройные узкие бедра, она была этим утром особенно хороша. Стареющие работницы в потертых пальто, пожилые, помятые рабочие со следами алкоголизма на отекших лицах, мелкие чиновники в мешковатых плащах российского пошива - все они бросали на эту пару восторженные, чуть завистливые взгляды, не ведая ни событий прошлой ночи, ни того, каким тернистым путем пробирался Иван Безуглов к своему нынешнему завидному положению.
- Что было бы с тобой, Таня, если б ты не устроилась на работу в нашу фирму? - вдруг спросил ее Иван, когда толпа вместе с ними выплеснулась на привокзальную площадь.
- Не знаю, - честно отвечала она. - Я могла бы служить секретарем-референтом в любом СП, но мне нехватало бы твоего чувства высшей цели, чувства служения. И кроме того, в твоей фирме работать слишком интересно, чтобы я променяла ее на дела по импорту каких-нибудь колготок.
- Однажды мы импортировали колготки, - напомнил ей Иван.
- Да, - расхохоталась Таня, - и продали их ниже себестоимости. Ты сказал тогда, что не можешь наживаться на несчастных русских женщинах, и потерял на этом около двухсот тысяч.
- Ничего я не потерял, - Безуглов не любил, когда ему напоминали о его благородстве. - Ты забыла, что на пакетах было написано 'Русским женщинам от Ивана Безуглова'. Реклама была первоклассная... и придумал ее, между прочим, не кто иной, как Лермонтов, - взгляд Ивана снова потускнел. - Знаешь, он страшно обиделся, когда я выписал ему премию за эту идею. Чуть ли не бросил мне эти деньги в лицо. Кричал, что я купаюсь в роскоши, а он, верный друг и главный генератор идей, получает подачки, на которые не купишь даже запасного колеса к автомобилю.
- А сколько там было? - поинтересовалась Таня.
- Хватило бы на новую 'Волгу', - сказал Иван. - Лермонтов никогда не понимал, что идеи - вещь хорошая, но президент фирмы - единственный, на кого ложится вся тяжесть делового риска. Вот почему одни становятся владельцами фирм, а другие всю жизнь служат по найму, в лучшем случае - за комиссионные.
- Все равно, - Таня замешкалась, пытаясь найти верные слова, - мало кто умеет делать бизнес так красиво, как ты, Иван.
- Мало у кого есть такие преданные помощницы, - Иван галантно поклонился ей, и засмеялся счастливым, совершенно беззаботным смехом.
На стоянке такси у вокзала Таня увидела обычное для Москвы зрелище - очередь странников с чемоданами, стремящихся по государственной цене доехать по нехитрым житейским делам в разнообразные местности Москвы. Московские таксисты, вероятно, - самое гордое племя на этой планете, ибо свою честь они ставят значительно выше презренного золота. Притормаживая на своих громыхающих 'Волгах' в голове очереди, они осведомлялись о маршруте, после чего беззастенчиво захлопывали дверь и стремительно уносились в неведомые дали, недостаточными клиентами пренебрегая.
Впрочем, поодаль от стоянки скучала дюжина водителей частных машин, дожидавшихся заказчиков побогаче. Несмотря на скромный вид Ивана и его перепачканную обувь, к ним с Таней сразу кинулось трое или четверо этих новоявленных бизнесменов. Иван невольно вздохнул. По возвращении из деловых поездок его всегда ждал у вокзала или аэропорта исполнительный Жуковский с тележкой для багажа, а в машине уже сидели немногословные телохранители, в присутствии которых удваивалась его уверенность в себе. Но время не ждало, и Иван с Таней, пообещав водителю пять долларов, сели в первую же попавшуюся 'Ладу'.
- У нас нет времени заехать к тебе, - полувопросительно сказал Иван.
- Ты прав, - отвечала Таня.
- Тебе придется поехать ко мне, почистить одежду... и отправиться на переговоры как есть, в джинсах и свитере. Я думаю, что ничего страшного не будет. Правда, это твоя первая встреча с господином Верленом... но он поймет, мы объясним ему, что произошло...
- Воля ваша, господин президент.
Таня улыбнулась, зная, что в этом будничном наряде она все равно остается молодой и привлекательной. У нее было замечательное настроение - то ли из-за того, что миновала такая серьезная опасность, то ли потому, что она провела так много времени с Иваном Безугловым вне стен офиса. Смущала ее только скованность Ивана, да та зловещая тайна, о которой он упоминал этим утром. Загадка, о которой говорил Безуглов.
Он сказал, что его предают второй раз в жизни. Кто же предал его в первый раз? И не потому ли так странно ведет себя иногда Иван, словно отгораживаясь невидимой стеной от окружающего мира?
Они донеслись до особняка в считанные минуты, как раз вовремя, чтобы успокоить встревоженного Жуковского, только что подъехавшего забрать шефа. Иван наскоро привел себя в порядок, на всякий случай снял еще две ксерокопии готового контракта, заехал в офис сделать кое-какие распоряжения - и в девять часов двадцать пять минут мягко урчащий 'Кадиллак' уже пересек Москва-реку, по которой торжественно плыли зеленоватые льдины, и затормозил у подъезда 'Украины'. - огромного здания сталинских времен, построенного трудом политзаключенных и обильно украшенного каменными башенками и безвкусными бетонными скульптурами рабочих и колхозниц.
Павел и Андрей остались охранять офис - шеф решил, что после всех испытаний прошлой ночи вряд ли его, по теории вероятности, ожидает еще одна переделка. По тщательно выглаженному костюму-тройке жемчужного цвета, по снежно-белой рубашке Ивана и галстуку сдержанных тонов, заставлявшему вспомнить о картинах импрессионистов, ни одна душа не сказала бы, что еще несколько часов назад этот уверенный в себе бизнесмен лежал в наручниках на некрашеном полу заброшенного дома. Разумеется, нельзя было узнать в нем и того сдержанного, но исходящего нежностью Ивана, который защищал Таню от натиска толпы в тамбуре электрички.
Они с Таней одновременно заметили на высоких ступенях гостиницы высматривающего что-то полковника Зеленова, а рядом с ним - молодого человека в черных очках, закрывающих добрую половину лица. Оборвав разговор с полковником, его собеседник резко подался в вертящуюся дверь и исчез из виду. Ошарашенный Зеленов посмотрел ему вслед, потом увидел Ивана и Таню - и его помятое лицо с явными следами ночных возлияний исказила гримаса разочарования, смешанного с откровенной злобой.
- Вы проиграли, полковник, - твердо сказал Иван, подойдя к Зеленову и глядя ему прямо в лицо. - Вы проиграли дважды - сначала вам не удалось спровоцировать меня на преступную сделку, а потом - сорвать сегодняшний контракт другим, еще более подлым способом. Странные способы вести бизнес у банка 'Народный кредит'! Неужели правда, что он был открыт на деньги партийной мафии? Вы низкий человек, полковник. Вы были честным офицером, а стали заурядным преступником...
- Я никогда не был честным офицером, - цинично произнес Зеленов. - Я был лишь орудием выполнения преступных приказов большевистской государственной машины. Но у меня была престижная работа, было положение в обществе. А теперь, при вашей демократической власти, мне приходится заниматься грязными делами, рисковать жизнью и свободой. Я ненавижу вас и таких, как вы, Безуглов. И вы напрасно думаете, что я проиграл!
Лицо полковника исказилось до неузнаваемости. Молниеносным движением он сунул руку в карман своего армейского плаща и Таня с ужасом увидела блеск нержавеющей стали. Степенные туристы-финны, заходившие в туристический автобус, обернулись на ее крик и тоже остолбенели. Полковник замахнулся, чтобы ударить Ивана - но тут же взвыл от нестерпимой боли, словно раненая гиена, выронил нож и обхватил левой рукой запястье правой, куда пришелся стремительный удар ребром ладони Безуглова.
