ноги своих подмастерьев и учеников: «Дармоеды, сонные мухи! Хотя бы один раз кто-нибудь из вас поднялся раньше своего мастера!» Впереди медленно, со скрипом отворилась низкая дверь. Из нее, оглядывая улицу, высунулась голова старика в ночном колпаке. Затем сморщенная рука дважды протерла правый глаз. Разобрав, кто приближается к ней, голова мгновенно скрылась, едва не прищемленная дверью.
За спиной Гудо раздались сердитый женский окрик, шлепки и за ними резкий визг свиньи. Оглянувшись, палач увидел несущихся к центру лужи трех годовалых подсвинков и костлявую женщину в грязно-сером коте.
— Вон там жрите и пейте до отвала…
Затем женщина пнула маленькую собачонку, крутившуюся у ее ног. Лохматый комочек жалостливо заскулил, не переставая приветливо вилять хвостиком.
Застучали ставни вторых и третьих этажей. Из них послышался еще сонный голос:
— Проклятая псина… проклятые свиньи… и эта тощая смерть… Господи, благослови этот проклятый день…
Вслед за проклятиями сразу из нескольких окон выплеснулись ночные горшки. Моча тут же стала уличной жижей. Вот только кучкам человеческого дерьма еще немного предстояло побыть в первозданной форме, пока их не разнесут колеса, копыта или подошвы.
Гудо натянул к носу капюшон своего нового плаща и ускорил шаг. Вскоре дома стали пониже, попроще, часто сооруженные из досок, между которыми была утрамбована глина. Зато эти дома стояли не так плотно и их хозяева могли наслаждаться наличием внутренних двориков. Хотя эти дворики и были небольшими, однако же в них находилось место свиньям, козам, гусям, курам, а в некоторых случаях — даже лошадям.
Не надеясь на низкие деревянные заборы, хозяева держали волкоподобных собак, которые предпочитали меньше лаять, а больше хватать и рвать зубами. Поэтому четвероногие сторожа несколько раз рыкнули на утреннего прохожего и, убедившись, что он не пересекает хозяйских границ, улеглись, положив морду на передние лапы и уставившись на двери дома.
Вскоре Гудо приблизился к небольшому домику. Над низкой дощатой дверью на выдвинутой вперед палке висел плоский жестяной башмак, поддерживаемый тонкой ржавой цепью.
«Это лавка сапожника. Значит, за этой лавкой направо», — пробормотал себе под нос мужчина в синем костюме.
За лавкой он действительно обнаружил улочку, в которой трудно было разъехаться двум всадникам или разойтись двум завистливым соседушкам. Узкие, вытянувшиеся, как сосны, дома помогали выстоять друг другу не боковыми стенами, а арками, что связывали их спереди на уровне вторых этажей. Крыши домов едва ли не срослись, обрекая тех, кто обитал под ними, жить в вечном сумраке днем и в полной слепоте ночью.
Грязь здесь более походила на рыбный клей, и каждый шаг давался с ощутимым усилием. Но более всего палачу не понравился запах.
По мере его продвижения вперед дома становились мельче и ниже. Словно соблюдая эту закономерность, улица закончилась маленькой пристройкой в одну дверь и узкое окно. Крыша этой пристройки была едва ли не на уровне глаз палача.
Сделав еще с десяток шагов, Гудо оказался на большой, кое-как выложенной тесаным камнем площадке, посреди которой красовалась выгребная яма с тягучей бурой жидкостью. Вода в ней из-за своей тяжести даже не колыхалась, хотя утро выдалось довольно ветреным. Она могла показаться чем-то твердым, если бы не зловонные газы, время от времени вырывавшиеся на поверхность, такие же тяжелые, как и среда, породившая их. Не поддающиеся порывам ветра, они густым зловонием упорно отстаивали территорию между двумя улицами и крепостной стеной.
Но не они были главным источником невыносимой вони. Тяжелейший запах исходил от горы полуразложившихся трупов кошек, собак, ослов и даже нескольких лошадей. С большинства мертвых животных сняли шкуру, но были видны и такие, чья явная заразная болезнь остановила руки рачительных бюргеров. Или нищих и золотарей.
Гудо скривился. Даже он, давно уже ничему не удивляющийся, едва смог сдержать подкатившую к горлу тошноту. Слезы, выступившие в уголках глаз, скатились в короткую бороду палача. Но и они не смогли уменьшить рези в глазах, от которой мужчина часто заморгал.
Круто повернувшись, палач направился к маленькой пристройке. Он не ошибся, когда, в первый раз проходя ее двери, заметил едва различимый герб золотарей, хотя краска, которой он был нарисован, по большей части уже давно облупилась с заплесневелых досок.
Ни мгновения не раздумывая, Гудо толкнул дверь и шагнул внутрь. Для этого ему не нужно было просить разрешения. По своему ремеслу цех сборщиков падали и чистильщиков отхожих мест находился на той же низкой ступени, что и цех палачей. Впрочем, как и копальщики могил, фигляры и гулящие девки, тоже объединенные в цеха.
Ожидания Гудо оправдались: в этом доме уже давно не спали. Какой золотарь не поспешит в просвете начинающего дня пробежаться по улицам города? Ведь все, что лежало вне границ домов и заборов, принадлежало им. От сдохшей кошки с облезлым хвостом до зарывшейся в грязь счастливой подковы. При этом нужно было быстро и внимательно осмотреться, ведь вслед за ними спешили поживиться нищие и даже сами уважаемые горожане.
Стремительно открывшаяся дверь впустила поток воздуха, от которого качнулись язычки двух лучин и огарка сальной свечи. В колеблющемся пламени Гудо увидел трех мужчин, сидящих за маленьким столом. Словно парализованные внезапным вторжением, хозяева лачуги на миг оцепенели, а их руки застыли над низким горшочком. Только один из них успел вытащить из него комочек каши, второй только запустил пальцы, а третий ожидал этого счастливого действия. Кисти всех троих были покрыты огнем святого Сильвиана.
— Вы знаете меня? — сбросив капюшон, спросил вошедший.
Мужчины за столом согласно качнули головами, на которых были черные от грязи и времени чепчики.
Заметив, как старший из них, пряча, сдвигает со стола горшочек, Гудо сказал:
— Я подожду.
В несколько быстрых хватов золотари опустошили посудину и уставились на утреннего гостя. Точнее, на его новую добротную одежду и крепкие сапоги. Все это стоило, по крайней мере, двух дойных коров.
Дав время рассмотреть себя, Гудо тихо промолвил:
— Согласно контракту и распоряжению городского совета и бюргермейстера надзор за работой золотарей города Витинбурга возложен на палача. Так было и так есть в других вольных городах. — Золотари опять согласно кивнули, слизывая с пальцев остатки каши. — Кто из вас старший?
Из-за стола привстал маленький и неимоверно худой мужичонка.
— Меня все зовут Костяшкой. Но мое имя — Томас. А это мои братья, — пояснил он и неизвестно зачем добавил:
— У меня есть ручная тележка на двух колесах.
— Хорошо, Костяшка-Томас. Ты сейчас пойдешь со мной и покажешь все, что касается вашей работы.
Старший золотарь, скорчив гримасу, посмотрел на своих братьев и обреченно махнул рукой. Даже ему не очень хотелось показываться на глаза бюргерам в компании человека в синих одеждах палача.
Выйдя за дверь, Костяшка сразу же повернул к отхожей яме.
— Видел, — коротко остановил его палач.
Старший золотарь равнодушно пожал плечами и повел своего надзирателя по улице с клейкой грязью.
— На весь город три золотаря? — спросил Гудо.
— Да и три много, — печально ответил Костяшка, — ведь город маленький, бюргеры бедные. На весь город только у двух десятков домов есть отхожее место. Нас редко туда приглашают. Чистят или сами, или слуги. Вот в деревнях почти возле каждого дома есть отхожее место. А в городах все так привыкли. Утром и вечером все отходы выливают и выбрасывают на улицу. А днем мочатся и опорожняются, где кого застала
