тебе будет десять рублей; если пойдешь на частную квартиру, тогда будешь получать восемнадцать рублей».
Жизненного опыта у меня было маловато, и я сказал, что буду жить при мастерской. Видимо, хозяина это вполне устраивало, так как по окончании работы мастеров для меня всегда находилась какая-либо срочная неоплачиваемая работа.
Прошло немного времени, и я решил: «Нет, так не пойдет. Уйду на частную квартиру, а вечерами лучше читать буду».
Замечу, что одна деталь здесь сразу вызывает подозрение: несколькими страницами раньше Георгий Константинович пишет, что за сверхурочную работу шла дополнительная плата, а ему, выходит, хозяин почему-то ничего за такую работу не платил. К тому же М.М. Пилихин свидетельствует, что сразу после окончания учения зарплата у Жукова была не десять и не восемнадцать, а целых двадцать пять рублей в месяц — такой же, как и у старшего сына хозяина Александра, одногодка Георгия. Во времена, когда маршал писал свои мемуары, сравнительно много зарабатывать «при царском режиме» было как-то неудобно. Вот и решил Георгий Константинович пофантазировать, да еще и подчеркнуть свою страсть к чтению. Но стремление всячески выделить собственную персону сыграло с ним злую шутку. Потому что буквально на следующей странице мемуарист сообщает читателям: «Хозяин доверял мне, видимо, убедившись в моей честности. Он часто посылал меня в банк получать по чекам или вносить деньги на его текущий счет. Ценил он меня и, как безотказного работника, и часто брал в свой магазин, где, кроме скорняжной работы, мне поручалась упаковка грузов и отправка их по почте». За сверхурочные недоплачивал, однако доверял крупные денежные суммы и дорогой товар без всякого опасения, что Георгий попытается взять то, что плохо лежит, и таким образом компенсировать себя за переработку. Чудеса, да и только.
Большие перемены в жизнь Жукова внесла начавшаяся летом 1914 года Первая мировая война. Георгий Константинович свидетельствовал: «Начало первой мировой войны запомнилось мне погромом иностранных магазинов в Москве. Агентами охранки и черносотенцами (часто это было одно и то же. — Б. С.) под прикрытием патриотических лозунгов был организован погром немецких и австрийских фирм. В это были вовлечены многие, стремившиеся попросту чем-либо поживиться. Но так как эти люди не могли прочесть вывески на иностранных языках, то заодно громили и другие иностранные фирмы — французские, английские».
М.М. Пилихин вспоминал: «Осенью 1914 года Александр ушел тайно от родителей добровольцем защищать свою Родину. Москва уже была переполнена ранеными и калеками. Приглашал Александр и Георгия, но он почему-то отказался. Александр с фронта прислал письмо, где писал: „Я, сын своей Родины, не мог оставаться без участия“. Его на фронте тяжело ранило, и он был эвакуирован в госпиталь в Москву. Из госпиталя Александра выписали инвалидом, он вернулся домой к отцу в ноябре 1917 года. Потом уехал в деревню Черная Грязь проведать маму, которая с дочками занималась крестьянским хозяйством. Александр пробыл в деревне до февраля 1918 года и записался добровольцем в Красную Армию. Защищая революцию от белогвардейщины, погиб в боях под Царицыным».
Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях» несколько иначе оценивает патриотический порыв своего двоюродного брата:
«Под влиянием пропаганды многие молодые люди, особенно из числа зажиточных, охваченные патриотическими чувствами, уходили добровольцами на войну. Александр Пилихин тоже решил бежать на фронт и все время уговаривал меня.
Вначале мне понравилось его предложение, но все же я решил посоветоваться с Федором Ивановичем — самым авторитетным для меня человеком. Выслушав меня, он сказал:
«Мне понятно желание Александра: у него отец богатый, ему есть за что воевать. А тебе, дураку, за что воевать? Уж не за то ли, что твоего отца выгнали из Москвы, не за то ли, что твоя мать с голоду пухнет?.. Вернешься калекой — никому не будешь нужен».
Эти слова меня убедили, и я сказал Саше, что на войну не пойду. Обругав меня, он вечером бежал из дому на фронт, а через два месяца его привезли в Москву тяжело раненым.
В то время я по-прежнему работал в мастерской, но жил уже на частной квартире в Охотном ряду, против теперешней гостиницы «Москва». Снимал за три рубля в месяц койку у вдовы Малышевой. Дочь ее Марию я полюбил, и мы решили пожениться. Но война, как это всегда бывает, спутала все наши надежды и расчеты. В связи с большими потерями на фронте в мае 1915 года был произведен досрочный призыв молодежи рождения 1895 года. Шли на войну юноши, еще не достигшие двадцатилетнего возраста. Подходила и моя очередь.
Особого энтузиазма я не испытывал, так как на каждом шагу в Москве встречал несчастных калек, вернувшихся с фронта, и тут же видел, как рядом по-прежнему широко и беспечно жили сынки богачей. Они разъезжали по Москве на «лихачах», в шикарных выездах, играли на скачках и бегах, устраивали пьяные оргии в ресторане «Яр». Однако считал, что, если возьмут в армию, буду честно драться за Россию.
Мой хозяин, ценивший меня по работе, сказал: «Если хочешь, я устрою так, что тебя оставят на год по болезни и, может быть, оставят по чистой». Я ответил, что вполне здоров и могу идти на фронт. «Ты что, хочешь быть таким же дураком, как Саша?» Я сказал, что по своему долгу обязан защищать Родину. На этом разговор был закончен и больше не возникал.
В конце июля 1915 года был объявлен досрочный призыв в армию молодежи моего года рождения. Я отпросился у хозяина съездить в деревню попрощаться с родителями, а заодно и помочь им с уборкой урожая».
Георгий Константинович нарисовал портрет юноши-скорняка, не желающего участвовать в «империалистической бойне» добровольно, но считающего бесчестным уклониться от исполнения воинского долга, когда пришла пора призываться вместе со сверстниками. Для пущей убедительности введен монолог революционно настроенного мастера Колесова, якобы даже читавшего большевистские газеты «Звезда» и «Правда». И обличения в адрес Александра Пилихина: идет-де защищать отцовские капиталы. Правда, отец, как ни странно, этому благородному порыву сына всячески препятствует, и Саше приходится бежать на фронт тайно от родителей. Самое же главное: мы ведь знаем, что он сражался в рядах Красной Армии, куда вступил добровольно, и погиб «за дело рабочих и крестьян», если использовать официальную советскую терминологию. Хотя, наверное, в не меньшей мере им двигали патриотические мотивы: в феврале 1918 года Германские войска вторглись в Советскую Россию.
И второй сын богатея Пилихина, Михаил, воевал на стороне красных, а не белых, как, казалось, должна была подсказать логика защиты отцовского капитала. А потом благополучно служил шофером в НКВД. Да и капиталов-то, в сущности, к 17-му году у жуковского дяди уже не было. Как вспоминает Михаил Михайлович, в 1916 году отец ликвидировал свое предприятие. То ли конъюнктура военного времени была неблагоприятна, то ли Пилихин-старший гениально предвидел, что скоро начнут «экспроприировать экспроприаторов», и поспешил избавиться от мастерской. Так или иначе, Михаил Артемьевич благополучно перенес все бури революции и гражданской войны и умер в своей постели. А останься он «буржуем», глядишь, не миновал бы его красный террор. Спокойно могли расстрелять как заложника. И сыновья-
