Развернувшись в боевой порядок, в 13 часов 30 минут южнее озера Хуху-Усу-Нур 24-й полк перешел в наступление, — нанося удар с запада на восток. Несколько позже вступила в бой 7-я мотоброневая бригада полковника Лесового.
Японцы отбивались от наших атак отчаянно. Но грозная лавина танков, бронемашин и пехоты все дальше и дальше продвигалась вперед, ломая и громя все, что попадало под гусеницы танков, огонь артиллерии, под удар пехоты.
Японцы бросили всю свою авиацию против атакующих наших войск, но ее встретила и атаковала наша авиация. Бой с неослабевающей силой продолжался всю ночь.
Утром, подбросив за ночь свежие силы, японцы попытались перейти в наступление, но эта их попытка была немедленно подавлена… Бой продолжался день и ночь 4 июля. Только к 3 часам утра 5 июля сопротивление противника было окончательно сломлено, и японские войска начали поспешно отступать к переправе».
Жуков процитировал запись из дневника японского унтер-офицера Отани о том, как в ночь на 4 июля возвращался на восточный берег Халхин-Гола генерал-лейтенант Камацубара. В «Воспоминаниях и размышлениях» Жуков именует его командующим 6-й японской армии, вероятно, чтобы преувеличить размах японской операции по переправе на западный берег Хал-хин-Гола. В действительности, как правильно отмечал Георгий Константинович в статье 1940 года, Камацубара был командиром 23-й пехотной дивизии, вынесшей на себе основную тяжесть боев и имевшей наибольшие потери — свыше двух третей личного состава убитыми и ранеными.
Данное Отани описание не лишено трагической поэзии войны: «Тихо и осторожно движется машина генерала Камацубара. Луна освещает равнину, светло, как днем. Ночь тиха и напряженна так же, как и мы. Халха освещена луной, и в ней отражаются огни осветительных бомб, бросаемых противником. Картина ужасная. Наконец мы отыскали мост и благополучно закончили обратную переправу. Говорят, что наши части окружены большим количеством танков противника и стоят перед лицом полного уничтожения. Надо быть начеку».
К этому следует добавить, что приказ представителя наркома обороны будущего маршала Г.И. Кулика об отходе советских войск с восточного берега Халхин-Гола, отданный вопреки мнению Жукова, привел к паническому бегству 603-го полка, который пришлось останавливать злосчастному майору Т. Японцы воспользовались этим и захватили гряду господствующих высот. Выбить их оттуда стоило потом больших потерь. Сталин отменил приказ Кулика, объявил ему официальный выговор и запретил впредь вмешиваться в деятельность командования Фронтовой и 1-й армейской группы. Жуков же 31 июля 1939 года получил очередное воинское звание «комкор». Георгий Константинович был настолько занят, что сообщил семье об этом радостном событии только 21 августа.
Кстати сказать, потом 603-й полк привели в порядок, и он дрался вполне достойно. Его новый командир майор Н.Н. Зайюльев, сменивший Т., был удостоен звания Героя Советского Союза. Вот ведь насколько судьба человека зависит от случая. На этот раз все определили капризы начальника — Жукова. Чем-то не понравился Георгию Константиновичу майор Т., и вместо Золотой Звезды, которую, скорее всего, получил, останься он командиром полка, бедняга лишь чудом избежал расстрела.
Между прочим, отходившие части останавливал не только майор Т., но и другие командиры, причем точно таким же способом: в одиночку на броневичке. Д.И. Ортенберг, в ту пору — заместитель редактора газеты «Красная Звезда», командированный на Халхин-Гол для подготовки книги мемуарных очерков участников боев, а заодно редактировавший и фронтовую газету «Героическая красноармейская», вспоминал, как Жуков направил его на бронемашине останавливать бегущих: «Жуков сказал мне: „Черт знает что… Бегут… Садись в броневик и — к переправе. Разберись, в чем там дело! Надо остановить…“.
Я тотчас поехал. Действительно, картина была не из веселых: по понтонному мосту, переброшенному через быстрые воды Халхин-Гола, бежали наши бойцы. Выскочив из броневика, я машу им руками и кричу: «Стой! Куда?.. Назад!.. Жуков приказал!..». Но они на меня даже не смотрят. Я было совсем растерялся: фронт бежит, с минуты на минуту жди японских бомбардировщиков. Вдруг вижу: пара лошадей мчит по мосту полевую кухню с дымящейся трубой. Меня осенило. Я приказал водителю поставить броневик у самой переправы, и кухня уперлась в стальную обшивку машины. Теперь повернуть кухню на мост, то есть в обратную сторону, уже не составило труда… И вот, как только бежавшие увидели, что «пищеблок» повернут на передовую, они вдруг остановились и, словно сговорившись, сами, без приказа, пошли за кухней к своим позициям.
Оказалось, паника была напрасной. Кто-то пустил слух, что японские конники якобы ворвались на наши позиции. Стоявшие во втором эшелоне только что прибывшие на фронт, еще необстрелянные бойцы дрогнули и кинулись за реку. Когда все успокоилось, я вернулся на Хамар-Дабу, докладываю Жукову об обстоятельствах дела. Георгий Константинович с улыбкой перебил меня: «Я уже знаю… Все видел…».
Все же я рассказал ему историю с полевой кухней. Он рассмеялся: «Это старое правило. Я помню его еще с прежней войны…».
Да, Давиду Иосифовичу повезло гораздо больше, чем майору Т. Жуков был настроен благодушно, да и приказ Ортенберг успел выполнить быстро.
Константин Симонов, бывший на Халхин-Голе в дни боев, написал о Баин-Цаганском сражении стихотворение «Танк», где есть такие строки:
