— Кстати, — начал Феллини, — я бы хотел, чтобы между нами не было недомолвок. В деле сколько угодно подводных камней, и, если мы оба поведем себя недостаточно умело, наше сотрудничество, едва возникнув, лопнет, как мыльный пузырь. Вы — криминаль-ассистент, которому поручили самостоятельно распутать сложный случай, и вы, разумеется, мечтаете отличиться. К тому же вы — уроженец Южного Тироля, ваш родной язык — немецкий, а я — итальянец.
— Последнее не имеет для меня ровно никакого значения, — заметил Молькхаммер, — я не националист. Что до остального, то, признаюсь, увидев вас в дверях, я в первый момент прямо-таки рассвирепел, но затем, по здравом размышлении, понял, что без вашей помощи я, возможно, только сяду в лужу.
Он засмеялся, и в этот момент Феллини поверил, что они сработаются.
— Сколько вам лет? — спросил он Молькхаммера.
— Двадцать шесть.
— Кстати, вы случайно не родственник Молькхаммеру, который до недавнего времени входил в сборную Италии по лыжам?
— Родственник, и даже очень близкий. Он и я — одно и то же лицо.
— Очень рад, — дружески улыбнулся Феллини.
В комнату ввели Лиль Кардо. Оба мужчины не успели раскрыть рта, как она засыпала их жалобами на холод в камере, ветхое постельное белье и арест вообще. Феллини предложил ей выпить чашечку кофе или что-нибудь поесть, но она отвечала, что уже ела и что им не удастся чашечкой кофе смыть с нее такой позор. Она требовала немедленного освобождения. Местных полицейских, этих идиотов, вместе с графом, который оклеветал ее, нужно упрятать за решетку. Но самый большой позор заключается в том, что убийца до сих пор разгуливает на свободе. Феллини терпеливо ждал конца словоизвержения, изучая стоявшую перед ним женщину, которая даже сейчас, с лицом, искаженным злобой и болью, выглядела чрезвычайно привлекательной
Феллини достаточно хорошо владел немецким, чтобы не только понимать речь, но и вести беседу.
— Успокойтесь и припомните все, что произошло вчера вечером, — заговорил он.
— Хорошо, — сказала Лиль с неожиданной деловитостью, — и, пожалуй, я выпью чашечку кофе.
Затем она описала нелепый спор в баре, озлобление Новака, вызванное зеленой запиской, и телефонный разговор с Инсбруком.
— После разговора с господином Крёберсом, — продолжала она, — я поднялась наверх. Дверь была открыта, хотя мой друг запер ее, когда я вышла, чтобы позвонить по телефону. Я это помню совершенно точно. Мы занимали три комнаты: маленький салон с двумя спальнями по бокам. Свет не горел, и я решила, что Гериберт уснул. Жалюзи не было опущено, и через окна падало достаточно света, чтобы я могла ориентироваться в темноте.
Слушая Лиль, Феллини не сводил глаз с ее лица. Сидевшая перед ним женщина была возбуждена, но ничуть не испугана.
— Я проснулась, — продолжала она, — когда уже рассвело, и взглянула на часы. Они показывали начало девятого. Я прислушалась: все было тихо. Я решила, что Новак еще спит, и продолжала лежать. Обычно он вставал раньше меня. В девять часов я позвала его и, не услышав ответа, прошла в соседнюю комнату.
Она судорожно глотнула воздух, словно ей сдавило горло, и продолжала, понизив голос:
— Он лежал на постели, нераздетый. Вначале я решила, что он пьян, но затем увидела кровь: немного на шее и небольшое пятнышко на подушке.
Она замолчала и дотронулась рукой до места на шее, куда пришелся смертельный удар.
— Орудие убийства еще не найдено, — добавил скороговоркой Молькхаммер по-итальянски. — Новак убит очень тонким и острым предметом. Оба укола, находящиеся в непосредственной близости друг от друга, поразили сонную артерию. Но еще раньше Новак был оглушен ударом по затылку.
— Почему же вы сразу не сообщили об убийстве? — спросил Феллини.
— Я была ужасно возбуждена. Вначале я решила, что самое главное — найти зеленую записку и бумаги, которые Гериберт хотел привести в порядок. Я с самого начала знала, что зеленою записку написал убийца. В ней говорились, что Гериберту несдобровать, если он до четверга не прибудет в Грац. Так и вышло: в четверг ночью они расправились с ним. Возможно, ровно в двенадцать часов.
— И вы нашли эту записку? — спросил Феллини.
Лиль Кардо отрицательно покачала головой.
— Вы не испугались мертвеца?
— Страх… Сейчас я удивляюсь сама себе. Я была так возбуждена, что забыла о страхе. Я думала только о записке и о том, что обязательно должна найти ее. В это время в комнате и появился граф.
— Спасибо. А теперь вам лучше снова отправиться спать. Надеюсь, к утру обстоятельства достаточно прояснятся, и мы сможем освободить вас из-под ареста, — сказал Феллини.
Однако его слова не вызвали у женщины ни возбуждения, ни облегченного вздоха, и это окончательно убедило Феллини в ее невиновности.
Молькхаммер приказал проводить Лиль Кардо в камеру. Затем он поднял руки, как бы прося пощады. Он думал, оправдывался Молькхаммер, что Кардо рылась в вещах покойного в поисках драгоценностей и денег, а не какой-то там записки. И в первую очередь его подозрения вызвал тот факт, что она не сразу сообщила полиции об убийстве.
— Вы верите в историю с запиской? — спросил Феллини.
— Теперь — да. Если бы Кардо сама написала записку, чтобы отвести от себя подозрения, она бы сохранила ее для нас.
— А верите ли вы в то, что она — убийца?
— Больше не верю.
— Тогда освободите ее завтра утром.
Молькхаммер был благодарен Феллини, что тот не упрекал его за опрометчивый арест певицы. Первоначальное недовольство появлением известного криминалиста уступило место чувству облегчения; он радовался, что ему не придется одному распутывать этот чертовски запутанный клубок. Тут можно прославиться, но можно и сломать шею. Однако именно в данном деле никто не простит неудачи: ни начальство, ни пресса, ни общественность.
— Кто же убийца? — спросил Феллини. — Врач? Но ведь не убивают же человека только за то, что, подвыпив, поцапались с ним в баре. Кстати, с кем это разговаривала Кардо по телефону?
— С неким Крёберсом. Он торгует марками в Инсбруке. Больше о нем ничего не известно. Возможно, Крёберс поможет пролить свет на загадочную историю с Грацем и деньгами. Разумеется, при условии, что Кардо не водит нас за нос
— Мы многого еще не знаем, — сказал Феллини. — Мы не знаем, кем был Новак, не знаем, почему он решил позвонить Крёберсу в середине ночи. Мы должны для порядка прощупать врача.
Феллини провел остаток ночи в одной из камер полицейского участка Глурнса, и ни жесткий соломенный тюфяк, ни одеяла, источавшие кисловатый запах, не могли потревожить его богатырский сон.
В соседней камере неподвижно лежала на койке Лиль Кардо и не могла уснуть Час за часом она смотрела невидящим взором на тень, отбрасываемую решеткой на потолок, пока не забылась под утро беспокойным сном. Еще не пробило шести часов, а она уже открыла глаза, разбуженная звуком поворачиваемых в замочной скважине ключей и скрипом дверей. Около семи ее проводили к Молькхаммеру, который объявил, что она свободна. Но известие, казалось, не обрадовало Лиль.
— Однако мы просим вас, — добавил он, — на некоторое время задержаться в Глурнсе или Тауферсе. Возможно, нам понадобится ваша помощь. Из “Бурого Медведя”, если угодно, можете выехать.
— Хорошо, я сниму где-нибудь комнату, — вяло согласилась Кардо. — Только прошу оставить меня до завтра в покое.
Вскоре она уехала на полицейской машине. Шум мотора разбудил Феллини. Он заложил руки за голову и задумался. Эти минуты между пробуждением и подъемом он ценил больше всех остальных. Голова была свежей и ясной, мысли оформлялись быстро и четко, и он уже привык к тому, что лучшие идеи приходили
