— Идем, Санька, — подтолкнул Валентин товарища и усмехнулся: — Так называемое скотообразное состояние.
Но пройти мимо не удалось.
— Валька! Чертов сын! Избегаешь товарища?
Ефим Горлянкин медленно приближался к ним,
Санька, сжав челюсти, остался стоять рядом с нахмурившимся Валентином.
— З-здорово, дружище... — протянул Валентину руку Горлянкин, делая огромное усилие удержаться на ногах.
И вдруг случилось неожиданное. Санька отбросил протянутую Валентину руку Горлянкина и встал между ними.
— Т-ты чего? — вытаращил глаза Ефим. — Да я тебе как завезу сейчас в ноздрешницу...
— Нализался, так не лезь к другим, — вспыхнул Санька, смело надвигаясь на Ефима. Валентин потянул его за рукав:
— Оставь, Санька... Пошли...
Санька неохотно отошел от Ефима, бросив на ходу:
— Смотри у меня!
Это прозвучало настолько комически в устах невысокого Саньки, что вокруг грянул хохот:
— Ты его, Окунев!
— Ай, Моська...
— Малец с характером!
Улыбнулся и Валентин.
— Нагнал ты ему страху, Санька!
Тот еще раз оглянулся и сердито хмыкнул:
— Черт знает что!.. Распустили этого Горлянкина, в столовой вечером спокойно поужинать нельзя. Собралась их там целая компания, пьянствуют, к девчатам пристают... А Горлянкин у них за главного заводилу... Надо призвать их к порядку, — он нахмурил лоб и неожиданно взял Валентина за рукав спецовки. — Пойдем сегодня вечером в столовую?
— Зачем?
— А когда они начнут пьянку, мы их призовем к порядку... Пусть попробуют не подчиниться!
— Двое мы с тобой ничего, Санька, не сделаем... Да и, мне кажется, с ними надо не такими методами бороться. Через стенгазету, многотиражку, через комсомольскую организацию... Специально на собрании этот вопрос обсудить... А двое... Один в поле, говорят, не воин.
— Пожалуй, правильно, — задумчиво согласился Санька. — Утром пойду к новому нашему комсоргу, Крутикову. Поговорю с ним.
Санька снова загорелся, с негодованием вспоминая Горлянкина, но его слова вдруг превратились для Валентина в какое-то плохо уловимое жужжанье: навстречу шла сестра Ефима — Зина. Валентин опять невольно отметил, как обаятельна и женственна фигура Зины. Но это он отметил мельком, в какое-то мгновенье: в нем жгуче вспыхнул огонь стыда за тот вечер, когда Ефим уговорил его остаться. Как получилось, что он поцеловал ее, Валентин и сам не понимал. С тех пор он не видел Зину.
Вероятно, Валентин покраснел, потому что Санька прервал свой рассказ и удивленно приостановил шаг.
— Что с тобой?
— Н-ничего... — опомнился Валентин, чувствуя, что краснеет еще сильней. — Ты... иди, а я догоню... Ладно?
— Что с тобой? — уже тревожно спросил Санька.
— Иди, иди... — подтолкнул его вперед Валентин, видя, что Зина направляется к ним.
Санька недоуменно пожал плечами, но ушел, то и дело оглядываясь.
— Здравствуйте! — очень смущенно, несмело сказала Зина. Взволнованная улыбка затаилась в ее губах, вся она как-то неуловимо похорошела.
Поздоровавшись, они стояли и молчали, не зная, что говорить дальше.
— Вы извините меня... Зина... — тихо произнес он. — Но я не мог... по-другому поступить... Помните... — но Зина перебила его:
— Приходите сегодня вечером к реке, — отвернувшись, быстро проговорила она и, не дожидаясь ответа, пошла.
«Вот как дело обернулось! — беспокойно подумал Валентин. — Нет, нет, надо покончить с этим...»
Он молча подошел к ожидающему его Саньке и безмолвно, словно после ссоры, они пошли дальше.
Болезненно воспринимался Галиной взгляд каждого из учителей, знавших о ее неудавшемся замужестве. В те дни, когда она была летом дома, это чувство не возникало. Галина все ждала и ждала чего-то светлого, хорошего, но вот уже и осень на дворе, а она все одна и одна... И эти соболезнующие, противные вздохи и взгляды знакомых, они просто выводили ее из терпения...
— Ничего, все утрясется... — с необычной теплотой успокоила ее в первый день занятий Глафира Петровна, с любопытством глянув на изменившуюся фигуру Галины. Знала Галина, что утрясется, но к чему это очень уж участливое соболезнование?..
Борис Владимирович был еще откровеннее.
— Есть же еще негодяи на свете... — покачал он головой. — Доведут до... красивого положения и...
На него почти закричали учительницы, и он оторопело прикусил язык, сказав лишь только:
— М-да...
Хмурой, неразговорчивой стала Галина. Вот и сейчас, шагая с ребятами на экскурсию на завод, она лишь изредка отвечала на вопросы малышей. Когда проходили мимо здания треста «Шахтинскуголь», Толя Зайков оповестил всех:
— А вот мой папа... На почетной доске.
— Галина Васильевна, Галина Васильевна! — зашумели ребята. — Толин папа на почетной доске!
Галина глянула на Доску почета:
— Это хорошо, Толя! Таким папой можно гордиться.
И вдруг... Да, это был он, Валентин... Такое знакомое, такое родное лицо его... Похудел, глаза смотрят с портрета строго, серьезно... Родной мой, хороший, любимый!.. Тяжело мне, ты слышишь меня?
И слезы навернулись на глаза Галине. Она больно закусила губу, чтобы не расплакаться, отвернулась и заторопила ребят.
— Пойдемте быстрее, ребята...
А вечером пришла сюда одна... И теперь не сдерживала слез, тихо разговаривая со своим Валькой, поверяя ему свои невеселые думы. А когда ощутила удары его, их будущего сына, прошептала ему, глядя прямо в глаза Валентину:
— Вот он, наш папа... Ты слышишь, папа? Почему так долго не приезжаешь?
И во все сгущающейся темноте никак не могла отойти от него, все смотрела и смотрела на его похудевшее, родное лицо.
Темно. У Комлевых уже все спят.
— Я сказала маме, что не приду сегодня домой... — прошептала Тамара, приподнимая голову и стараясь угадать, уловить в темноте очертания лица Аркадия. Она пыталась еще что-то сказать, но он притянул ее к
