Галине показалось, что едва она смежила веки, как заплакал Миша. Еще не проснувшись полностью, она взяла сына на руки и дала ему грудь. Полусонное состояние продолжалось до тех пор, пока маленький Миша, насосавшись, не завозился, гукая и щекоча мать розовыми непослушными пальчиками. В этот момент Галина словно еще раз проснулась и, переложив сына в кроватку, подошла к окну. Над землей начинало светать. На сердце Галины стало грустно, она думала о Зине Горлянкиной. Да, она должна все знать о их взаимоотношениях, и лучше всего от самого Валентина. На это надо было решиться.
Однако долго раздумывать было некогда. Началось утро с обычными утренними хозяйственными делами. Она быстро принесла от колонки воды, растопила печь, унесла в сарайчик «завтрак» поросенку, протерла влажной тряпкой полы. Когда совсем рассвело и к шахте потянулись рабочие, она разбудила Тамару. Ta, сонно пожевав губами, пробормотала:
— Рано ведь еще...
Проснувшись наконец, Тамара умылась и прошла на кухню. Заплетая темные косы, она с любопытством смотрела, как возится Галина у печи.
— А рано ты встаешь, Галя... Я бы ни за что не просыпалась так, если бы не на работу.
— Разве в шесть часов рано?
— Я вот привыкла в полдевятого вставать... А дома и еще позднее просыпалась... Куда же спешить?
Позавтракав, Тамара ушла.
Галина прошла в спальню. Она удивилась, застав Валентина спящим: обычно он просыпался почти одновременно с нею. Присев на край койки, она долго смотрела на бледное худое лицо мужа. Он во сне улыбался чему-то, Галина, тихо вздохнув, вдруг поймала себя на мысли, что ей жаль мужа — вот такого неподвижного, лишенного возможности быть вместе с людьми...
Она уже знала по рассказам Валентина, сколько хорошего в его жизнь принес шахтерский коллектив, видела, что муж скучает от бездействия. Поняв, что Валентина не удовлетворяет только ее общество, она сначала обиделась. Ей и в голову не приходило, что Валентин уже не тот, каким был в первые месяцы их совместной жизни. И вот сейчас одновременно с чувством безмолвной жалости у Галины мелькнула мысль, что, оживая при посещениях товарищей, Валентин тянется к напряженной большой жизни, что для него Санька Окунев, Иван Павлович, старший Комлев и другие — это общие радости и неудачи, общие интересы, общие волнения. И Галина подумала, что он не успокоится, пока не вернется снова к своим друзьям и товарищам по работе. Но вернется ли? Ведь доктора говорят ей так мало утешительного... Что же сделать, чтобы облегчить участь Валентина? Заменить ему товарищей, с которыми он так сжился, она не могла; значит, она должна сделать так, чтобы его товарищи бывали здесь чаще... Придя к такому выводу, Галина облегченно вздохнула. Она переговорит об этом с парторгом, с Иваном Павловичем, они поймут ее...
На подъездных путях шахты, которые проходили невдалеке от их дома, громко прокричал паровоз. Валентин открыл глаза, увидел жену и радостно рассмеялся.
— Какой я хороший сон сегодня видел! Широкую, широкую реку... и я плыву в воде, а вода такая чистая, что даже собственные ноги видно. Уж так я бултыхался, так радовался, что снова мои ноги ожили... Значит, скоро ходить буду.
— Сон-то хороший... Но я боюсь, как бы ты суеверным не стал, уже сны начинаешь разгадывать... — улыбнулась Галина и добавила: — Я около тебя уже час сижу.
— А что? — встревожился Валентин и радостное выражение исчезло сего лица. — Разве что-нибудь случилось?
Галина пересела на кровать и, наклонившись к нему тихо спросила:
— Тебе хорошо сейчас?
— Хорошо... но я не пойму тебя.
— Я хочу с тобой поговорить... Мне кажется, мы вчера не все рассказали друг другу...
Лицо Валентина потускнело. Он нетерпеливо перебил ее:
— К чему снова начинать тот разговор? И без этого я знаю, что тебе тяжело со мной, что я... — он вздохнул, грустно усмехнувшись, — не тот человек, который во всем интересен для тебя в жизни. Но это ж ведь не значит, что мы каждый день должны говорить об одном и том же.
— К чему ты эти... глупости говоришь? — нахмурилась Галина. Но то, что в ее словах не было ласковой нежности и горячего уверения его в противном, он воспринял как бесспорное подтверждение его мыслей, и потому он сказал резко и зло:
— Я ведь чувствую, что тебя смущает и угнетает эта моя... грубость, угловатость. И ты сама понимаешь это, но виду не показываешь... О какой же полной любви может быть речь? На чем она, говоря высоким слогом, будет основана? Ну скажи, что это не так? Не можешь? В том-то и дело.
В ее глазах промелькнул тревожный огонек, который мгновенно угас, а вслед за этим и на все лицо легла еле уловимая горестная тень. Галина медленно отвела взгляд, тяжело распрямилась и так, молча, просидела долго.
«Зачем весь этот разговор? Неужели он сомневается в моей любви? — думала она. — Но зачем же злиться? Нет, тут что-то другое...»
А смущенный взгляд Зины вдруг вспыхнул, как наяву. Нет, нет! А впрочем... Конечно, Зиночка проще, с нею, пожалуй, легче находить общий язык.
Наконец, она глухо произнесла:
— Ну и что же ты хочешь? Уйти от меня к... кому-нибудь, да?
Он не ответил, настолько нелепым казался ему вопрос, но Галина поняла это по-своему: он просто не хочет быть с нею открытым честно и до конца. Даже и не веря полностью в это, Галина ощутила, как тяжело, нехорошо стало на сердце. Она тихо встала и вышла из комнаты.
Вернувшись от Тачинского, Аркадий не нашел Тамары в комнате. На его немой вопрос Феоктиста Ивановна, вздохнув ответила:
— Она на улицу вышла, скоро придет.
Но время шло, а Тамара не появлялась, Аркадий вышел во двор, надеясь встретить Тамару при входе. Он стоял в темноте, поеживаясь от холода и прислушиваясь ко всем звукам в чутком осеннем воздухе. Вот кто-то торопливо прошел мимо дома. По голосам он узнал, что шли двое незнакомых людей.
Через полчаса, раздосадованный и замерзший, он вернулся домой. Не раздеваясь, устало опустился на койку и, нервно вздрагивая от каждого стука, закрыл глаза. Он слышал, как пришел с занятий из партийной школы Геннадий, как говорил о чем-то с отцом. Потом наступила нудная, сонная тишина. Постепенно эта тишина окутала голову тяжелым полусном. Вскоре он снова услышал голос Геннадия, вероятно, тот уходил на шахту. И уже спустя много времени, сквозь сон, ему почудился приглушенный голос Тамары и еще чей-то, наверное, Феоктисты Ивановны.
Проснулся он от чьего-то прикосновения. Перед ним, улыбаясь, стояла Тамара. И Аркадий понял, что проспал, не раздеваясь, всю ночь: в комнате было светло, день уже начался.
— Иди, умывайся, — сказала Тамара, садясь рядом с ним на кровать. — Я не стала будить тебя, мне Феоктиста Ивановна не разрешила, говорит: «Пусть спит, умаялся!». Я с ней и спала.
— А где ты была вчера? — вглядываясь в ее свежее и чуть припухшее после сна лицо, спросил Аркадий.
— Ой, я и забыла рассказать тебе... — Тамара оживилась, припомнив, как удачно она устроила вопрос с квартирой — Я была у Галины, это Валентина Астанина, вашего врубмашиниста жена... И представляешь, Аркадий, я договорилась, что мы будем жить у них... Они отдают нам комнату, будет тихо, спокойно, и никто мешать не будет...
— А зачем это?
— Как так? Но здесь же нам жить нельзя? Зачем стеснять хозяев? А потом, мне не хочется жить здесь...
