с вами, Ваня, одного поля ягоды? Можно полюбопытствовать?
— Пожалуйста, — снял фотоаппарат. — Вроде талисмана.
— Добрая машинка, добрая, — вертел «Nikon» в своих руках. — А у меня уникальная «Русь». Из такой вождя всего мирового пролетариата… Не желаете полюбопытствовать?
Я вздохнул — черт-те чем приходится заниматься, но уважил старость и прогулялся до фонтана. Фотоаппарат и вправду был древним, из красного дерева, с потертым малиновым плюшем. Сколько судеб отпечаталось в его объективе, ей-ей… И с этой мыслью вернулся под зонтик. Старый мастер цокал языком и вертел «Nikon», как ребенок новую игрушку.
— Ох, умеют поганцы ладить, — вернул фотоаппарат. — Так, о чем мы это, молодой человек?
— О наших общих интересах.
— Да-да, — пошлепал пастернаковскими губами господин Трахберг. Снимки презабавные. Очень, — и пронзил взглядом, точно шилом. — Но должен предупредить: с огнем играете, милейший Иван Павлович.
— Кстати, — не выдержал я. — Откуда вам мое отчество?..
— А мы все знаем, Ваня, — захихикал, вновь превращаясь в дружелюбного старичка.
— Мы — это кто?
— Мафия, мой юный друг, мафия, которой нет и которая повсюду, — развел руками, как чудодей, желающий, чтобы я лицезрел местную «коза ностра».
— Ладно, дед, — обиделся я. — Ври, да не завирайся. Ты такой мафиози, как я, — кивнул на памятник, — Юрий свет Долгорукий. У меня свой интерес, у тебя — свой. У монумента свой. Какие могут быть проблемы?
— Ох, молодежь-молодежь, — опечалился мой собеседник. — Голый расчет…
— … и такие же жопы, — уточнил я.
— Эх, где вы, души прекрасные порывы, — продекламировал старый папарацци. — Нету, — развел руками. — Попрошу денежки, молодой человек, — и приоткрыл ладошку, как окошко в казенном доме, что на улице «Матросская тишина».
— А где информация?
— Вы мне не доверяете? — изумился старичок. — Не верить Оси Трахбергу? Какие нравы, ай-яя, какой континент? Куда мы катимся, хотел бы таки я знать?
— В светлое завтра, — твердо ответил. — Если, конечно, мы до него доживем.
В конце концов был найден консенсус, мать его, гнусного, так. Мне идет часть информации — я отдаю часть суммы, мне ещё кусочек информации — и я кус в стариковские кусалки, ну и так далее. Пока стороны не окажутся при своих интересах.
Надо признаться, что дедушка русской фотографии сработал добросовестно — в моих руках оказалась подробная биографическая справка на некого господина Берековского: когда и где родился, как учился в школе, какое высшее учебное заведение закончил и в каком году, состоял ли в КПСС, был-не был, привлекался или нет, на ком женился, какого любовника и как имеет по вторникам, а какой имеет его по четвергам; а также родные детишки, любимые увлечения, грешки и слабости, членство в одной из партии демократического толка. И еще: трудится наш герой на банковской ниве. Генеральным директором коммерческого банка «Дельта» (название условное), его тело постоянно охраняется шестью головорезами. По тайному списку входит в десятку самых богатых людей республики. Жаден, скрытен, хитер и любит пение певчих птичек. Ко всему прилагается домашний адрес и номера телефонов.
— Да, — задумался я. — Такого на арапа не возьмешь.
— Это ваши проблемы, Иван милейший Павлович, — поднимался старый папарацци из-за столика. — Повторяю: играете с огнем, можно подсмалить бейцала, мой юный друг. — Отмахнул ручкой на прощание. — Будет интерес, шарите через известных вам людей…
Мы раскланялись и старенький уличный фотограф похендыкал к своему рабочему месту. Вместе с капиталом, на который можно было прикупить дачный участок в Барвихе (4 га) и выращивать там длинноствольные огурцы да морозостойкие помидоры, чтобы после их полного полового созревания употреблять для здоровой и правильной пищи, укрепляющей сердечную мышцу.
Эх, и почему я такой честный малый, вручил бы дедку два доллара, ему бы хватило до конца его полнокровного существования. Нет, нельзя рисковать по такой безделице. Думаю, коль мы пришли за помощью в мир нам незнакомый и скрытый от глаз обывателя, то лучше не нарушать его законы. Хотя, как известно, у нас все законы, что дышло, куда Царь-батюшка, хмельны очи, повернет, туда и вышло.
Мы живем по своим законам, вот правда жизни нашего чудного народца. Такую он иногда вывернет душевную азиатскую потребность, что вся ухоженная и чистенькая пруссачья Европа от испуга пустит стыдливый пук.
И это правильно. Что можно ожидать от первой в мире страны по всевозможным мыслимым и немыслимым экспериментам? Мы первые везде — по морозам, нефти, лесу, водки, политическим партиям, государственной порнографии, кровопусканию и всеобщему распи()дяйству.
У нас взрываются атомные электростанции, уходят камнем в холодную бездну океанские секретные субмарины с ядерной начинкой, дотла сжигаются в газовом пламени пассажирские поезда, постоянно проводятся народные игры по обмену карманной наличности, знаменитый балет «Лебединое озеро» П.И. Чайковского демонстрируют по ТВ исключительно в дни путчей, национальный позор показывают всему миру, чтобы тот воочию убедился в меткости и боевой готовности гвардейских танковых соединений, и так далее.
Словом, все народы мира и Европы, пока слегка потравленные нашим мирным атомом, затаив дыхание, с напряжением ждут, что ещё им преподнесет уму непостижимое наше азиатское раздолбайство. И они, безусловно, правы в своем жалком, мещанском геце, то бишь страхе. Мы — страна неожиданных, иногда самых нелепых и диких событий с точки зрения цивилизованного бюргера, жизнь которого размерена, как дорожная разметка на скоростном бетонном бане Бонн-Кельн, как теплое пиво по утрам, как скунсовый шнапс по вечерам и добропорядочная, плановая эякуляция по выходным дням. Скучно живете, господа.
То-то у нас — то ли бунт зреет, то ли дымок гражданской войны вьется, то ли выборы, которые хуже смерти, то ли Пушкинская культурная декада на целый год по Высшему соизволению… Как тут не вспомнить великие строки: «И все тошнит, и голова кружится, И мальчики кровавые в глазах… И рад бежать, да некуда!.. Ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.»
Вот что касается меня, то совесть моя чиста, как слеза младенца. Повторяю для тех, кто ещё не потерял веру в принципы демократического, блядь, централизма и справедливости. Я и мои друзья вынуждены жить в предлагаемых условиях. Мы водимся по законам этого жестокого мира, мы бы их отменили, да у нас нет народных мандатов на это. Мандаты у других, кто вполне удобно приткнулся ракушкой к днищу нашего современного лайнера, идущего полным ходом к своей закономерной гибели. И выбор у нас мал: либо глотать пирожки с пустыми обещаниями и делать вид, что ими сыт, либо воплощать свою мечту в явь…
На этой мысли я поднялся с ненадежного стула и прежде, чем продолжить прогулку, оглянулся на фонтан, близ которого нес свою трудовую вахту Ося Трахберг. Фонтан-то был и дети ковыляли вокруг него, ловя искусственный бриз ладошками, были пенсионеры, одурманенные солнцем и последними новостями с политических фронтов, а вот уличный старый папарацци отсутствовал.
А был ли дедушка, спросил я себя и похлопал по карману. К сожалению, был: вместо кредитоспособных ассигнаций имелась бумага, пустая для несведущего. Опытный конспиратор действовал отлично: лучше провалиться сквозь землю, чем покоится в ней в качестве брикета.
Вздохнув по причине бренности нашего бытия, я побрел вниз по Тверской. Васильковая мгла висела над Манежной площадью, развороченной до основания, как брюшина безнадежного больного. Что за наказание: у нас всякий государственный член мечтает оставить о себе память. В памяти народной. Такой вот, прошу прощения, менталитет. Сначала ударно строят, потом таким же образом взрывают, затем вновь воздвигают, чтобы с энтузиазмом стереть в известковую пыль, потом опять… и так до бесконечности.
Какая-то беспредельная порнография духа, которую понять человеку со стороны невозможно.
Скоро я обнаружил себя у знакомого здания. Ба! Преступник явился на место преступления? Улица была заставлена автомобильным стадом. В дубовых дверях Думы замечалось столпотворение — у депутатов
