— Открой шкаф, — донесся из-за двери голос Драммонда.
— Я думаю, мне тут не место.
— Делай что тебе говорят.
Дверца шкафа была чуть приоткрыта, и, когда Toy потянул ее на себя, оттуда неторопливо выпрыгнула рыжая кошка.
— Там, направо, есть черное шелковое платье? — крикнул Драммонд.
— Есть.
— Неси его сюда. Больше ничего не трогай.
Toy вернулся в кухонный хаос. Драммонд сказал:
— Извини, я взял бы это платье и сам, но мать заставила меня дать слово не входить в ее спальню. Надевай. Чем тебе не профессорская мантия?
— А если твоя мать его схватится?
— Нет-нет. Она содержит кафе-кондитерскую в Ларгсе и бывает дома раз в сто лет, если не реже.
Драммонд зажал в руке трость с набалдашником, и они отправились на бал.
На улице горели фонари, трамваи звенели и пускали снопы искр. В городе, казалось, разворачивалась загадочная драма. На перекрестке тихо спорили мужчина со старухой: за ними наблюдали две маленькие девочки, выглядывавшие из-за угла ярко освещенной фруктовой лавки. В окне нижнего этажа виднелся мужчина, стоявший с полотенцем на шее — он, очевидно, брился. Недалеко от школы Toy и Драммонд заглянули в шумную, набитую людьми комнату, полную табачного дыма. Драммонд протиснулся к стойке, Toy следовал за ним, прокладывая путь между спинами. Драммонд вручил ему большой стакан виски и велел опрокинуть его залпом. К Toy с улыбками прильнули блондинка и брюнетка, и блондинка спросила:
— Твоя мама знает о том, что ты здесь?
— Может, и знает. Она умерла, — ответил Toy и отвернулся, довольный своей резкостью.
Драммонд купил две сигары. Они закурили, вышли за дверь и зашагали по Сочихолл-стрит, дымя, как трубы. Toy с удивлением отметил иронические взгляды, которые бросали на них прохожие. Он громко расхохотался, но тут же дико раскашлялся.
— Ради бога, Дункан, не затягивайся! — Драммонд принялся хлопать его по спине.
— Выглядеть нелепо в твоей компании, Эйткен, престижно.
У входа в дополнительный корпус толпились желающие приобрести билеты или проникнуть внутрь за взятку. Драммонд и Toy поднялись по ступенькам лестницы бок о бок: Драммонд прокладывал себе путь своим огромным острым носом, Toy — склоненным наперевес головным щитком. Распорядители в экзотических костюмах с веселыми возгласами «Это же Драммонд!», «Да это ведь Toy!» пропустили их внутрь. Привратник, схватив Toy за рукав, отвел его в сторону, указал на Драммонда и предупредил:
— Берегись этого парня. От него, когда он пьяный, лучше держаться подальше.
Победное чувство от появления в зале схлынуло. Toy сидел в углу танцевального зала, с мрачной усмешкой наблюдая за кружившимися парами, которые порой задевали его колени: глаза его жадно впитывали контуры ног и бедер; он подмечал колыхание грудей, пульсацию жилок на шее, обмен быстрыми взглядами. Молли Тирни, наряженная восточной танцовщицей, беззаботно вертелась в объятиях араба в белом одеянии: это был Макалпин, который поприветствовал Toy воздетым указательным пальцем.
Неожиданно к нему подсели две девицы.
— Привет! Вы нас не узнаете? — спросила меньшая, сидевшая слева.
— Простите, у меня плохая память на лица.
— Мы виделись в пабе, неужели не помните?
— Вы те самые девушки, что задали мне тот вопрос? Нет ваши лица я не запомнил.
— Это почему? — спросила девушка справа. — Показались вам неприятными или слишком опытными?
— Вовсе нет, — поспешно сказал Toy. — Вы учитесь в университете?
— Нет, в художественной школе.
— На первом курсе?
Они засмеялись.
— Нет, на четвертом.
Светловолосая девушка пояснила темненькой:
— В самом деле, это ужасно старит. А почему вы не танцуете? — обратилась она к Toy.
— Нет чувства ритма.
— Ну, мы вас этому научим, — сказала темненькая, вскакивая с места.
Отведя Toy в сторону, она показала ему, как нужно переставлять ноги; потом потянула его в гущу танцующих как партнера, где он, чувствуя себя неуклюжим и постоянно извиняясь, мучительно желал, чтобы с ним была другая — светловолосая; наконец они вернулись на место, и темненькая передала его своей подруге. Разницу Toy ощутил мгновенно. Ее тело было плотным и гибким, без признаков хрупкости; светло-золотые волосы гладко зачесаны на затылок. Сережки с крошечными камушками держались на тонких цепочках; черное платье имело квадратный вырез. Порой она роняла указания, как надо двигаться; порой ободряла похвалами. Toy смотрел прямо ей в глаза, воображая, будто они женаты, и думал о Молли Тирни без капли сожаления. Он думал: я делаюсь смешным, но не сводил с нее взгляда; ее темные зрачки сделались прозрачными, а лицо расплылось вокруг них в неясное белое с золотом пятно. Она похожа на мрамор и мед, подумал он и молча проговорил эти слова. Музыка смолкла, и Toy пришлось снова танцевать с девушкой, которая была меньше ростом. Он смотрел ей куда-то через плечо и говорил о живописи и занятиях в художественной школе.
— Твой отец священник? — спросила девушка.
— Нет, мой отец — набожный атеист. А что, я похож на сына священника?
— Ты похож на двенадцатилетнего мальчугана. Но говоришь, будто старый священник с высокогорья.
Потом Toy снова танцевал со светловолосой девушкой в молчании, которое становилось невыносимым: он понимал, что оно скоро должно кончиться. Поэтому он сказал:
— Ты похожа на мрамор и мед.
— Что?
— Ты похожа на мрамор и мед.
— О, правда? Спасибо. — Взглянув на Toy без улыбки, девушка добавила: — Тебе нужно почаще танцевать.
— Нет, я никак не могу.
— Если будешь приходить на вечера, я буду танцевать с тобой.
Toy помрачнел, сознавая, что она не может танцевать с ним весь вечер, и строил догадки, когда и как они расстанутся. Музыка смолкла, и он, извинившись, поспешил из зала.
Toy поднялся наверх. В голове вертелось: «Я люблю ее» и «Ты идиот». Интересно, есть ли у нее поклонник и почему его не видно? Как бы то ни было, она танцевала с ним просто по доброте; ровней они быть не могут. Он представил себе ее приятелей, которые начнут потешаться над его потерянным видом, когда они танцевали. Она рассмеется и скажет: «Да он сущий ребенок!» Где бы спрятаться? Отовсюду из полутемных уголков слышался жаркий шепот, поэтому Toy отворил дверь на балкончик над танцевальным залом: в этом укромном месте складывались стулья. Кто-то там сидел, тяжело опершись на перила и положив голову на руки. Это был Драммонд. Toy никогда раньше не видел его в одиночестве, да еще таким подавленным. Драммонд со слабой улыбкой указал ему на стул:
— Как ты, Дункан? Почему не танцуешь?
— Не могу.
Сверху танцующие пары с шапками волос и мельканием вытягивающихся рук и ног казались подобиями морских звезд. Они подергивались и колыхались, словно их качали струи музыки. Когда музыка умолкла, они прибились к стене мелкими частицами, собирающимися в сгусток.
