— Не ахти какой удачный. Чтобы довести его до ума, требуются время и материалы.
Священник поднес тетрадь к носу и, раз или два кивнув, стал листать предыдущие страницы. Toy обеспокоился, но не сильно. Священник обладал свойствами металла: отливающего слабым блеском, полезного, серого, забытого; выговор у него был такой, какой больше всего нравился Toy, — выговор лавочников, школьных учителей, работяг, интересующихся политикой и религией. Священник произнес:
— Цветы у вас красивые, по-настоящему красивые, но — не обижайтесь — прежние рисунки меня немного смутили. Конечно, я вижу, что они очень умны и современны.
— Это не рисунки — так, закорючки. Я был тогда не в форме.
— Сколько времени вы здесь пробыли?
— Полтора месяца.
— Полтора месяца? — с уважением повторил священник. — Долгий срок. Сам я надеюсь ограничиться несколькими днями. Хотят проделать кое-какие исследования и посмотреть на реакцию. Сердце, знаете ли, но ничего серьезного. А скажите, мне вот часто хотелось узнать, отчего человек становится художником. Благодаря врожденному таланту?
— Конечно. Врожденный талант есть у каждого. Все дети тянутся к карандашам и краскам.
— Но не у многих он сохраняется впоследствии. Я, например, ничего бы так не желал, как набросать интересный вид или портрет друга, но под страхом смертной казни не мог бы даже провести прямую линию.
— В наши дни человеку, занимающемуся подобным ремеслом, непросто устроиться с работой, так что от родителей или учителей поощрения не дождешься.
— А ваши родители вас поощряли?
— Нет. В детстве мне разрешалось рисовать, но все же родители хотели для меня обеспеченного будущего. Отец разрешил мне поступить в художественную школу, только когда услышал, что там я смогу устроиться на работу.
— Выходит, у вас точно был врожденный талант!
Toy ненадолго задумался.
— Есть люди, которые упорно над чем-нибудь работают не потому, что получают поощрение, — просто они не знают в жизни других радостей.
— Бог мой, как печально это слышать! Не скажете ли — исключительно чтобы сменить тему, — почему современная живопись так трудна для понимания?
— Поскольку мы в наши дни никому не нужны, приходится изобретать причины для занятия живописью. Искусство сейчас в загоне, допускаю. Но ладно, снимаются же хорошие фильмы. В киноиндустрию вкладывается столько денег, что среди работающих там есть и талантливые люди.
Священник заметил лукаво:
— Я думал, художники работают не ради денег. — Toy молчал. Тогда священник добавил: — Я думал, они корпят у себя на чердаке, пока не умрут с голоду или не сойдут с ума, а потом их работы кто-нибудь откроет и будет продавать за тысячи фунтов.
— Был некогда строительный бум, — оживился Toy. — В Северной Италии. Местные правители и банкиры из трех или четырех городков, размером примерно с Пейсли, стали вкладывать так много денег и забот в украшение общественных зданий, что за каких-нибудь сто лет взрастили половину из всех крупнейших живописцев Европы. Нет-нет, эти власть имущие вовсе не были альтруистами. Но они знали, что есть лишь один способ побеждать на выборах и оставаться популярными: нужно отдавать свои излишки ближним в виде красивых улиц, административных зданий, башен и соборов. И города эти обрели красоту и славу, и все с тех пор туда стремятся. Но в наше время власть имущие не живут больше среди людей, на них работающих. Избыток средств они вкладывают в научные исследования. Общественные здания имеют строго функциональный облик, города становятся все безобразней, лучшие картины выглядят как крик боли. Не удивительно! Те немногие, кто их покупает, относятся к ним как к алмазам или редким почтовым маркам — для них это не облагаемые налогом накопления.
Голос Toy зазвенел, и он поспешно отпил воды из стакана. Священник сказал:
— Не примите меня за коммуниста, но, думаю, в России…
— В России, — выкрикнул Toy, — правящий класс закоснел больше нашего, так что, если западному искусству дозволено быть истеричным, восточному разрешена только скука! Не удивительно! Мощное, чарующее, гармоничное искусство рождалось лишь в маленьких республиках — республиках, где народ и власть имущие встречались на общих собраниях и общих…
Он отчаянно закашлялся.
— Хорошо, хорошо, — успокоительно кивнул священник. — Мне теперь будет о чем подумать.
Он вновь взялся за книгу. Toy перевел взгляд на цветы, но очарование и свежесть успели из них испариться.
Следующим утром Toy сидел в кресле, а священник, сцепив руки на груди, лежал и глядел в потолок. Внезапно он заговорил:
— Я подумал, что вам, наверное, стоит побеседовать с Артуром Смейлом.
— Кто это?
— Наш секретарь церковного совета, молодой человек, очень предприимчивый, кладезь новейших идей. Будьте добры, откройте ящик в моем шкафчике. Мне запретили двигаться. Видите бумажник? Возьмите его и откройте: там вы найдете фотографии. Нет, эту положите обратно, это моя сестра. А я хочу, чтобы вы поглядели на мою церковь.
Toy бросил взгляд на два снимка — интерьер и внешний вид обычной шотландской церкви.
— Каулэрская приходская церковь. Не особенно впечатляет, но, прослужив в ней тридцать два года, я ее полюбил. Я ее люблю. С тех пор как закрылся моторостроительный завод, округ, к сожалению, покатился под гору. И, по решению пресвитерии, в следующем году наших прихожан объединят с прихожанами Сент- Роллокса: слишком их мало, чтобы содержать две отдельные общины. Сент-Роллокс — это церковь вблизи нашей, за углом. Вы меня слушаете?
— Да.
— Прихожан тут и там примерно одинаково, и Артур Смейл подумал, что, если мы очистим церковь и обновим убранство, пресвитерия, вместо того чтобы наших прихожан отправить в церковь Сент-Роллокс, поступит наоборот. Вам не надоело слушать?
— Нет.
— Мистер Смейл работает в фирме, которая оборудует торговые помещения, и у нас имеются мистер Ренни — художник-декоратор и два электрика, так что в мастерах и добровольных помощниках недостатка не было. Я уж и не помню, когда церковь была такой чистой и нарядной. Но, к сожалению, хотя это вполне понятно, Сент-Роллокс поступил точно так же и с большим успехом. Один разбогатевший в Канаде прихожанин прислал пожертвование, которого хватило, чтобы очистить каменные фасады — нам такое не по карману. И вот мистеру Смейлу пришла в голову новая идея… Вам случалось хоть раз побывать в какой- нибудь шотландской церкви?
— Когда я был школьником.
— Тогда вам должно было броситься в глаза, что за последнее столетие в церковь были возвращены многие атрибуты, от которых отказались наши предки. Ничего вредоносного, разумеется, никаких молитвенников и епископов; всего лишь мелкие украшения: боковые кафедры, органы, витражи и даже, в редких случаях, распятия на престоле. Но абсолютным новшеством стала бы современная стенная роспись: на нас обратили бы внимание газеты, радио и даже телевидение, и это дало бы нам дополнительные козыри, когда наше дело будет рассматриваться пресвитерией. И вот мистер Смейл письменно обратился к директору художественной школы с просьбой порекомендовать студента, который взялся бы за эту работу. Потому что, видите ли, мы не сможем ему заплатить. В ответном письме директора было сказано, что недопустимо портить старое здание мазней неопытного живописца. Мистер Смейл очень досадовал. Простите, что рассказываю вам это, меня эти дела мало касаются.
Toy уставился на фотографии. С переднего фасада церковь походила на собачью конуру из потемневшего от времени камня, с приземистой башней, не выше соседних домов. Интерьер был на удивление просторным, по тому же образцу, что и в церкви, куда водили учеников из прежней школы Toy.
