— И никому не отдает тарелочку… Насовсем… Играть, пожалуйста… А вот…
— Ю?! — и сделал шаг к сияющей гряде Города. — Ю!!! — и побежал по берегу моря; бежал и видел, как сквозь радужное качающееся марево прорастает прекрасный и незнакомый город со средневековыми сторожевыми башнями, крепостью, бойницами, домами с черепичными крышами, под которыми жили те, кого я знал и любил… Я бежал к городу, где не было боли, ненависти и смерти… где была любовь… и лишь ослепительный свет… свет, выжигающий глаза…
Вспышка света — и… ба, знакомые все лица естествоиспытателей, гомон их деловых голосов, комната, напичканная аппаратурой и я… в качестве подопытного кролика.
— Как самочувствие, космонавт? — спрашивают меня, освобождая от пут.
— Нормальное, — потираю шею. — А куда я летал-то?
— Туда, — отвечают.
— Куда «туда»?
— Это не к нам… — смеются. — Это выше… — и показывают на потолок.
— К Господу, что ли?
— Ближе, малыш, ближе…
Наконец меня под бледны руки вытащили из кресла. Комната качнулась, как прогулочная палуба злополучного лайнера «Титаник», напоровшего на притопленный айсберг.
Ничего себе прогулки в неведомое!.. И куда меня носило?.. Ничего не помнил — лишь осталось ощущение полета в огромном и беспредельном пространстве…
Потом с меня содрали костюмчик астронавта, как шкуру со скотины, и я переоделся в свое и родное. Как прекрасны заляпанные армейские башмаки с рантом и на кожаной рифленой подошве, жеваные свитерок и джинсы, куртенка… Ни на что больше их не променяю!.. К черту все эти полеты во сне и наяву!..
Имеется ли хоть какой-нибудь результат?.. Обидно, такие страдания и зазря.
Вскоре любопытство испытуемого было полностью удовлетворено. Появилась Вирджиния, на лице которой я не заметил никаких чувств, взяла меня за руку, как маленького, и провела в новый кабинет.
Здесь раньше проводили партийные заседания — в углу пылились тяжелые бархатные с кровяным отливом знамена. Т-образный стол был заставлен компьютерной аппаратурой. В кабинете, помимо знамен, находились несколько руководящих лиц. Если судить по генеральским лампасам и лысинам, отсвечивающим, как экран дисплея.
— Как самочувствие, космонавт? — вопрошало Самое Главное Лицо, с трудом двинув лицевые мышцы. В этих стенах это было традиционное приветствие испытуемого.
— Нормальное, — не был оригинальным и я.
— Садись, боец-молодец, — показал рукой на стул. — Варвара Павловна, прошу вас!
Вирджиния села напротив меня — была строга, как завуч, заставшая врасплох ученицу, читающую любовное послание от учителя физкультуры, кандидата в мастера спорта по акробатической гимнастике.
Каюсь, в эту решительную и суровую минуту для всего трудового народа я самым бесстыдным образом представил ее… свою любимую женщину, разумеется, под собой с раздвинутыми раструбами красивых ног, но на столе, покрытым для удобства тел бархатными знаменами.
Картинка соития настолько была явственна, что я почувствовал: мой веселая штучка поднимается, как покойник из могилы. Вот что значит экспериментировать на живых людях! Я не выдержал и признался, что чувствую себя, как чукча в юрте. Самый главный руководитель вздернул бровью, а Варвара Павловна кашлянула и начала задавать мне вопросы. Обо мне же.
Ф.И.О., где родился, свои первые сознательные впечатления, мочился ли в кроватку, когда пришло понимание, что у девочек ямка, куда можно затолкать свой совочек и так далее. Я обстоятельно отвечал, хотя мне казалось: кто-то из нас слетел с рельс сознания, да делает вид, что движение экспресса идет по штатному расписанию.
— Кто такая Ю? — задала новый вопрос.
— Ю?
— Да, — смотрела напряженным и незнакомым взглядом.
Я ощутил опасность — её не было: я спокойно брел по перрону и вдруг мусорный ветер швырнул в лицо семечную шелуху.
— Ю? — переспросил. — Буква алфавита.
— Я спросила: «кто»?
— Что «кто»?
— Кто такая Ю?
— Не помню.
— Надо помочь, — ожило Самое Главное Лицо, — вспомнить товарищу.
Майор мгновенно щелкнул (щелкнула?) клавишей, и на всех вспыхнувших экранах мониторов я увидел — Ю. Точнее невыразительную копию фотографии, которая находилась в рабочем кабинете отчима.
— Ааа, — сглотнул полынную слюну. — Это Юлия. Я её называл — Ю.
— Юлия? — переглянулись все мои собеседники и начали задавать соответствующие вопросы. Я отвечал то, что считал нужным. Потом меня спросили. — И где её можно найти?
— Кого? — не понял я.
— Юлию, твою мать!
— Там, — вскинул голову и увидел люстру; она, пыльная и старая, как мир, плыла под потолком, и её рассеивающий свет напомнил мне… сияющую гряду…
и поднимается из руин мечта о городе который здесь был о городе который здесь будет которого нет.
Был вечер, когда мне соизволили вернуться на дачу красного командарма Иванова. Как подопытный кролик Леха не сдох остается загадкой, как для него самого, так и для хреновых экспериментаторов.
Из всего происшедшего я понял одно: научно-технический прогресс настолько шагнул за горизонты, что человек стал невольником всех этих компьютерных и прочих систем. Если раньше эскулапы со скальпелем наперевес могли только проникнуть в мозг, сердце, легкие и прочие человеческие органы, то теперь люди в белых халатах поимели возможность вторгаться в души и препарировать их, как печень или мочевой пузырь.
Это я понял, когда увидел на экранах бледный отпечаток прошлой счастливой жизни. Я позволил посторонним влезть в святая святых. Солдафонскими сапогами в чистенький и опрятный комод с потайной дверцей, где хоронилась любовь к серебряному колокольчику по имени Ю.
И теперь, когда все закончилось, меня не покидало чувство, что я предал Ю. По глупости и недомыслию. Но предал. Как я мог предать ребенка солнца? «Дети солнца строят корабль, чтобы уплыть на небо. Там, где небо, там и свобода, там где небо, там и любовь».
Прости, Ю, сказал я ей, и помоги, если это в твоих маленьких силенках; помоги мне, убийце, вновь увидеть сияющий город мечты…
… Слепили фары встречных грузовиков — великая страна, разломавшаяся на куски, как Атлантида, погружалась во мрак бездны, беды, беспамятства.
Мертвые считали себя живыми, и проявляли исступленную страсть к тому, чтобы выкупить право на счастливую загробную жизнь. Эти мертвецы, набивая свою мошну, жили одним днем, теша надеждами о собственном бессмертии…
Они были обречены на вечное забвение и гниение в отхожих ямах истории, но беда была в том, что они опошляли своим существованием весь мир, суя свои руки, покрытые трупными пятнами, в чистые и молодые души… (Пусть простится патетика этих слов.).
Кто-то верно заметил: власть развращает, абсолютная власть абсолютно…
Не каждая шишка способна прорасти могутной и державной елью… Чаще всего — выхоленные елочки с рыже-голубым окрасом, стоящие рядком на кремлевском погосте.
Беда-беда на всем белом свете… Впрочем, уже был вечер и я, повторяюсь, возвращался на дачу. Один. (Если не считать малолитражки с двумя головорезами, выписанными лично мне по высшему предписанию.)
