графиков, схем и проч.
Взломщики трудились в шесть рук — Ван Клиберн, который пианист, заплакал бы горькими слезами, глядючи на их потрясающую игру. На клавишах. И нервах публики.
Это я про себя. По-моему, в пещерном веке было куда попроще решать подобные проблемы.
— Как дела? — спросил я.
— Пока не родила, — находчиво отвечала Анна.
— А как скоро?
— Не мешай, а то зашибем младенца.
Намек я понял — и хотел уйти подышать свежей предрассветной атмосферой, да меня остановил напряженный голос ученого Гостюшева. У них, притомленных знаниями, свой взгляд на мир. Свое видение. Поначалу изобретают атомную чушку, способную разнести планету в куски, затем приходят в ужас от содеянного, предают себя анафеме и превращаются в фанатичных миротворцев и потенциальных пациентов известной клиники.
Я откликнулся на зов гения, и ученый задал мне вопрос — подозреваю ли я, какую гадость мы собираемся вынести из этого бункера?
— Догадываюсь, — ответил я.
А.Гостюшев занервничал — по его словам, я не представляю, какую чуму мы мечтаем подарить человечеству. Тот, кто будет владеть ЛБ, будет владеть миром.
— Так уж и миром? — не поверил я.
— Миром, — был тверд ученый.
Трудно вести разговоры с научной публикой. Она начинает нести такую околесицу — святых выноси.
Если дать перевод того, что в горячке наплел кометовец Гостюшев, то перспективы и вправду были чудные. А точнее, у того, кто обладал бы этой анафемной «Бомбой».
С её помощью легко поставить под свой контроль: все армии мира, все службы безопасности мира, все телефоны, почты, телеграфы, банки…
— Анатолий, и что из этого? — спросил я.
— Как что, Александр? — удивился ученый. — А если ЭТО поступит в недобросовестные руки?
— Это поступит в добросовестные руки, — пообещал я.
— Вы уверены, Саша?
— Да, Толя.
На этом наш конфиденциальный разговор был прекращен. Хакеры приступили к завершающему этапу. Я приказал майору Е.Беню проверить готовность своей группы, а сам уже был готов к приему продукции, как акушер-коновал в конюшне столичного ипподрома.
Пять-четыре-три-два-один!.. И через секунду уже держал компакт-диск, легкий, как перышко, тяжелый, как судьба…
В этом куске легированного железа хоронилась сила, разрушительнее всех атомных зарядов вместе взятых, созданные человечеством за все свое существование на воздушном нашем шарике.
Фантастика! Что на это можно сказать?
— Молодцы, братцы, — сказал я.
— Ой, водички бы сейчас! — потянулась Анна. — А лучше водочки!
Я крикнул Никитину, чтобы тот не жадничал и вытащил фляжку с бражкой. Потом выдрал себя из кресла и поспешил к люку, где томился майор Бень, как спринтер на старте.
— Поздравляю, — сказал я ему, передавая ЛБ в пластмассовом боксе. Ореху, привет!
— Кому? — не поняли меня.
— Орехову наше почтение.
— Ну да-ну да, — проговорил майор, прижимая долгожданную радость к груди. — Передам почтение- с.
И попрощались. Напоминаю: наша группа должна была уничтожить компьютерную Систему спецотдела G., после чего уйти по маршруту, никому неизвестному — даже мне.
Дальнейшие события напоминали кошмарный сон. В летнюю ночь. Если бы во всем этом я не принимал самое активное участие, то никогда никому не поверил — не поверил бы.
Я говорил и говорю, мне не нравится, когда Акция проходит без проблем. Как правило, затем случается такой слом, что лишь чудо может спасти отважных естествоиспытателей.
Что же случилось? Когда хакеры заканчивали свою разрушительную деятельность и наша группа готовилась покинуть бункер, свет вдруг погас. И мы все оказались в первозданном мраке. Такие потемки бывают в двух случаях. Либо в беспредельной дыре антимира. Либо в жопе у ночного верблюда. Не там и не там я ни бывал, но иные чудаки-испытатели туда наведывались и утверждают: мгла — не зги не видать. Хотя, подозреваю, не зги не видать это солнечный день по сравнению с тем, что имели мы.
Наступила мертвая тишина, словно все ожидали, что же последует дальше? Может быть, свет дадут и мы спокойно продолжим научные изыски.
— Пиздец! — сказал я. — Хакеры, чего вы там намудили?
— Александр, среди нас женщина, — сделал верное замечание А. Гостюшев.
— Извините, — покаялся. — Ни хрена ж не видать!
Меня услышали — и лучики фонариков заплясали по спецотделу G., точно по затонувшей атомной субмарине. Лица были искажены, и я сделал перекличку: я, Арсенчик, Куралев, Никитин, братья Суриковы и три хакера.
Восемь джентельменов и одна леди. Пересчет голов и проход к люку занял минуту. У меня. Потом минута закончилась — и началась новая. Но всё осталось на старых местах. То есть восемь мудаков и одна леди остались в бункере. По той причине, что люк намертво был захлопнут. Я покрутил бесполезное колесо, пытаясь воздействовать на бронированные створки — без результата. Арсенчик попытался вышибить люк плечиком и тоже без заметных успехов.
— Так, — проговорил я. — Глухо, как в танке. Заклинало, что ли?
И здесь раздался смех. Не знаю, как у кого, у меня от этого истерического хохота мороз по коже продрал — точнее не выразишься. Брр!
Такое впечатление было, что хохает мертвец, зашедший к нам в гости. Благо мы все находились в грунте.
Смеялась моя сестричка Анна. Под лучом фонаря лицо её было изуродовано тенями, слезами и квакающими звуками.
Никогда я не видел, чтобы человек так бился в конвульсиях. Рядом с земным ядром. Я тоже хотел посмеяться, да как-то было не до этого. Казалось, мы находимся в тостере в качестве хлебобулочного изделия и вот-вот поджаримся румяной корочкой.
— В чем дело, Аня? — строго спросил я.
— Заклинило, что ли? — передразнила. — Сашенька, ты до сих пор так и не понял? Родненький ты мой братик!?.
— Что не понял?
— Всё!
— Что?
— Миленький, это тебя заклинило!.. — И снова смех — нездоровый.
Вот так всегда — женщина она всегда женщина. И никогда не будет мужиком, хотя некоторым дуркам и подшивают силиконовые шланги ниже пупа для красоты.
Наконец мне всё надоело. Жара и гробовая тишина, где веселый смех был неуместен. Я шлепнул сестричку по щекам, стараясь не выбивать сразу её прекрасные передние american зубы.
— Саша, блядь! — обиделась Анька. — Больно же!
— Прости, — сказал я. — Темно, не видно, куда бить.
— Эх, Ливадия, — перевела дух и объяснила причину истерики.
Когда она все сказала, что хотела, то хохотушки начались у меня. Не столь истеричные, да с долгими тирадами мата и странными словами:
— Вот он сланец! Ах, поганец! Ах, заговор скурлатаев! Да, я вас всех уделаю, мать вашу так растак и
