какими это вам партиями нужно знакомиться? Вы еще пока в партии маменькиных сынков. В девять спать, в семь вставать. Вот и весь ваш устав. Учиться — все равно не учитесь…
— Нет, Иннокентий Порфирьевич. Мы ведь серьезно. Ну, может быть, я нехорошо сказал. Но кто же, кроме вас, может нам указать, какие книги стоит читать? Ведь вон их сколько! — Андрей показал рукой на поднимавшиеся до потолка тяжело нагруженные полки. — Их за жизнь не перечитаешь.
— Это ты прав, — сказал Алфеев. — Ты посчитай. Если ты будешь читать по книге в день — а это почти невозможно, — то за год прочтешь триста книг. Значит, за десять лет три тысячи, а за сорок лет двенадцать тысяч. И то много. Невероятно много! А ведь в этой библиотеке тридцать тысяч книг. И это еще не такая большая библиотека! В Петербургской публичной библиотеке — три миллиона книг! Даже специалисты не знают всех книг, какие там есть. Каталогов таких нет. Вот что! Читать следует с отбором…
— Ну, вот видите, Иннокентий Порфирьевич. Мы и решили просить вас посоветовать нам серьезные книжки.
Иннокентий Порфирьевич задумался, осознав всю серьезность момента.
— Так. Ну что ж, хорошо. Буду давать вам книги по своему выбору. Вот вам на первый раз. Читали?
Он принес им с дальней полки аккуратно переплетенную книгу, по-видимому, мало бывшую в употреблении.
— Генри Томас Бокль, «История цивилизации в Англии», — прочел Андрей. — Бокль — это я слышал, только не читал. Это очень хорошо.
Чтение Бокля началось здесь же, на крыльце библиотеки, но продолжалось недолго. В облаке пыли лихо подкатил Петька Стеценко. Он осадил лошадей и с высоты козел крикнул:
— Эй, кого катаю?! — Петька сидел худой и задорный. Тощие бока лошади вздрагивали. — Садись, а то свистну и укачу! — С подножки глядел разваливающийся, широкий не по ноге башмак.
— А ты куда?
— Председателю подаю, — гордо заявил Петька.
— Какому?
— Лысому. До крыльца могу докатить.
Мальчишки сели и покатили трусцой.
— Чего взял? — спросил Петька, вполоборота глядя на Костю.
— Бокля «История цивилизации», — важно заявил Ливанов.
— А на Днепр пойдешь?
— Пойдем.
— Ну, и я.
— Приходи. А отец запил?
Петька кивнул головой.
— Третий день.
У председательского крыльца слезли.
— Хороший парень, — кивнул в Петькину сторону Ливанов. — Ему бы учиться.
— Он способный. Память! Расскажешь что, как гвоздем забито. А жизнь собачья. То ездит, то коню корм с базара таскает. У них шестеро, и он старший. Отец запьет — по пять дней голодают.
— Ты с ним занимался?
— Теперь бросил, ничего не выходит. Он сам пока читает. Надо бы опять заняться.
— Кирпичик в аду прибавился.
— Нет, верно. Вот каникулы будут, опять займусь.
Глава десятая
Май раскрыл окна в особняках богачей и в домиках чиновников. Не сдерживаемые больше стеклами цветы гостиных тянулись широкими листьями к цветам на клумбах. Яблони и сливы усыпали белыми лепестками садовые дорожки и кирпичные тротуары.
В Старом городе не было ни садов, ни цветников, ни тротуаров, и совсем не было смысла раскрывать окна. Разве приятно вдыхать ароматы помойных ям и скоплений мусора? И откуда здесь столько мусора? Казалось бы, здесь живут люди, которым нечего выбрасывать на свалку.
Впрочем, в доме Гайсинского все окна открыты. Рахиль не выносит духоты. Она открывает окна с обеих сторон.
Пусть лучше будет сквозняк. Какая беда? Уже тепло, и это уже не сквозняк, а ветер. Ну, а если сквозняк?.. Говорят, у нее процесс. Ну, а если процесс, то чем скорее, тем лучше… А пока можно сесть у окна, у того, которое выходит к зеленому борту церковного холма, и дышать свежим воздухом.
Вот и сейчас она сидит и смотрит вдоль переулка, где пыль серебрится на солнце, словно это не пыль, а потемневший снег.
И вдруг:
— Ой, какая роскошная коляска! И сколько пыли! А кучер в желтой рубашке. Кто это так ездит?
— Где коляска? — высунулся в окно и Миша.
Даже старый Гайсинский поднял голову и перестал мотать иглою с длинной черной ниткой. Говорить он не мог: у него во рту пачка булавок. Теперь он слушал, а в окно несся стук мягко идущих колес, звон бубенцов и серебряный шорох сбруи.
— Это кто-нибудь с Днепра. Только почему здесь, а не по мостовой? Наверное, дороги не знает…
— Тпр-р-р-р-р… — выпятил губы кучер и осадил коней у самых окон.
— Ой, папа, это к нам! — закричал Миша. — Это, может быть, к тебе богатый заказчик?
Старый Гайсинский выплюнул в руку булавки, поправил очки, но сейчас же отправил все булавки обратно в рот и махнул рукой, словно хотел сказать: какой там богатый заказчик!.. Гайсинский давно уже перестал ждать богатых заказчиков.
— Здесь живет гимназист Гайсинский? — спросил громко кучер.
— Здесь. А зачем он вам нужен? — спросила Рахиль.
— Пускай собираются. Приказано отвезти их в Отрадное.
— Меня? В Отрадное? — удивился Миша.
— Так точно. Не дадите ли, барышня, стаканчик воды?
Миша вынес кучеру стакан воды на блюдце. Кучер выпил, крякнул и вытер губы манжетой своей щегольской рубахи.
— Жара, как летом. Садитесь, паничу, поедем!
— А зачем мне туда ехать?
— Не могу знать. Сам барин приказали. И чтоб сейчас же вас привезти.
— Ничего не понимаю, — развел руками Миша.
Он вошел в дом и спросил отца, ехать ли ему в имение Козявки или не ехать?
— Что значит — не ехать? — сказал Гайсинский. — Разумеется, надо ехать. Даром лошадей присылать никто не станет. Савицкий совсем не такой человек, чтобы без нужды звать к себе сына бедного еврея.
— Хорошо, я поеду, — сказал Миша, — хотя, убей меня бог, я не знаю, зачем это нужно.
На самом деле ему ужасно хотелось проехать по городу в этой роскошной коляске, развалившись на ярких ковровых подушках.
Кони летели размашистой рысью по укатанной дороге. Позади вздымалось длинное, медленно тающее облако пыли, но впереди над полями синел прозрачный предвечерний воздух, и солнце, набухшее и покрасневшее, уже готово было коснуться линии горизонта.
Кони, вздрагивая, остановились перед крыльцом одноэтажного дома, и казачок [7] в украинской рубахе и синих шароварах открыл зеркальную дверь. Миша взбежал по ступенькам и по пушистой дорожке вошел в полумрак передней.
— Направо… в кабинет пожалуйте! — шепнул ему казачок, и от этого шепота, от темнеющих провалов
