— Да ты что молчишь все? Языка лишился? — закричал вахмистр.
— Гляди, а у его в руках спички! Може, он и поджогу устроил?
— Гм, — сообразил вахмистр. — Ну-ка, катай с нами, паренек. Там разберемся!
Миша молча, покорно пошел к Отрадному.
Глава двадцатая
Медленно, как журавли в высоком небе, тянутся дни занятий, и легко, как ласточки, пролетают дни каникул. Обласканные солнцем, пахнущие ягодами и смолистой хвоей — были и нет их, и в молодой забывчивой памяти ничего не осталось, только солнце, стоящее над колосистым полем, только днепровские волны да колыхание цветущих садов.
Еще до акта гимназисты группами слонялись по вновь отремонтированным коридорам, говорили свободнее, чем обычно, читали вслух газеты и даже задавали педагогам вопросы из области политики.
В обширной гимназической уборной стояло небывало густое облако папиросного дыма, и сторожу Василию не дали даже закрыть дверь в шинельную. Гимназия по-своему учла дух вольности и протеста, реявший над всей страной.
Директор начал речь сдержанно. Говорил, что страна переживает тяжелое время, но что гимназистам нужно учиться. Намекнул, что именно теперь родине особенно нужны полезные, культурные граждане, и потому молодежь обязана относиться к занятиям еще более внимательно, чем раньше.
— Вот лисица! Кто бы сказал? — говорили в коридоре. — Откуда такие дипломатические способности? Речь на всякий вкус подходит — и нашим и вашим.
— А кто это «ваши»?
— А вы за кого, товарищ?
Слово «товарищ» заменило прежнее церемонное слово «коллега».
Впрочем, все знали, что в гимназии готова разгореться война.
— Ты слышал, — спросил Ливанов, — какая стычка была на днях между семиклассниками и восьмиклассниками?
— Слышал и удивляюсь, как это так случилось, что в одном классе все черносотенцы, а в другом все либералы?
— Ничего странного нет. В шестом классе кто коноводил? Карпов. Хулиган, человек некультурный. Метит в юнкерское и настроен так же, как наш Матвеев. Затем сын Кулеша. Кем же ему быть, как не черносотенцем? Яблочко от яблоньки!.. Затем Белькин, сын капитана, военщина. Затем попович Архангельский. Чем не букет? А остальные плетутся за коноводами. А в седьмом классе — там грабарских сынков ни одного, все больше интеллигенции. Затем Вишневский — это ведь голова! Он давно политикой занимается. Его даже из гимназии хотели выгнать. Стихно и Козловский — из крестьян — это друзья- товарищи. Соломон Коган, их три брата; Соломон — младший, а старшие все с головой в политике. Так оно и складывается.
Десятого августа без четверти девять гимназисты парами, класс за классом, двинулись в нижний зал на общую молитву.
Директор опять поздравил всех с началом занятий и сразу повел речь о дисциплине. Заявил, что за лето гимназисты распустились, и в конце уже грозным голосом потребовал, чтобы летние вольности были немедленно забыты. Наступает учебный год, надо заниматься!
— Нарушения дисциплины я не по-тер-плю! — раздельно и внушительно закончил он свое слово.
Гимназисты пропели молитву. Новоиспеченные шестиклассники прислушивались к голосам товарищей. Недавние альты старались брать теноровые ноты, безголосые неуклюже басили, приставив для звучности руку ко рту, и посматривали на соседей вопросительно: дескать, не заметил ли, какую я ноту отхватил?!
Священник, отец Давид Ливанов, в фиолетовой рясе, под которой обрисовывалось короткое круглое тело — две тыквы одинаковых размеров, одна над другой, — размашисто перекрестился и, скрипя высокими сапогами, поднялся на возвышение.
— Ей-богу, речу отхватит папахен, — сказал Ливанов-младший. — Нож острый в сердце!
— О чем будет, Костя? — потянулись к нему соседи.
— Я не сторож брату моему, — отшутился с горечью Ливанов-сын.
— Дети! — начал священник и простер по-бабьи пухлые, короткопалые руки над залом. — Дети мои! — повторил он.
— Сколько же у тебя детей? — спросил кто-то сзади полушепотом.
Смешки редкими всплесками пошли по залу.
— В годину трудную начинаем нашу учебу. Наша возлюбленная родина, наша великая святая Русь колеблется под ударами врагов на полях сражений и, что самое тяжкое, колеблема внутри, на улицах и на стогнах [9] древних градов наших. Верные сыны России, благословляемые церковью Христовой и водимые великим государем нашим, ведут битву с врагами внешними и внутренними. Студенты же и социалисты за деньги, полученные от масонов, англичан и японцев, стараются разрушить силу родины нашей. Враги наши действуют по наущению диавола…
Здесь поп весь вскинулся, затряс головой и сжал руки в жилистые, поросшие волосами кулаки.
Вижу, вижу тень диавола над вами! — Голос его перешел в истерический крик. — Вижу, вижу, наклонилось крыло когтистое! Сатана тщится о душах ваших… Изыди, изыди!..
Он размашисто закрестил обеими руками дальний угол.
— На колени, дети мои! Молитесь со мною! — Он сошел, почти сполз с возвышения и бахнулся на колени, приглашая следовать за ним всех гимназистов.
Кое-кто из малышей в передних рядах послушно стал на колени. Но задние ряды стояли недвижно, угрюмо, опустив глаза в пол.
Хромой Бес, в качестве регента стоявший ближе всех к гимназистам, также упал на колени, просительно смотря на директора.
Но остальные педагоги только переваливались с ноги на ногу.
Было ясно, что никакого единодушия в зале нет.
И от этого всем стало не по себе, тоскливо и противно.
Начиная от директора и кончая приготовишками, никто не знал, что же нужно делать.
Тогда из задних рядов вылетело громкое липкое слово:
— Комедиант… паскуда!
Водовоз бросился спасать положение. Он подбежал к священнику, подхватил его под грузные, рыхлые плечи и стал поднимать, приговаривая:
— Батюшка, отец Давид, что с вами, успокойтесь! Не волнуйтесь. Господи!..
Отец Давид сделал вид, что бьется в истерике. Вставший с колен Хромой Бес и Водовоз увели рыдающего попа из зала.
Директор круто повернулся на каблуках и твердыми шагами пошел по звонким коридорам в свой одинокий кабинет.
Гимназическое море бушевало. Попа ругали, высмеивали, издевались над ним. Кто-то рявкнул:
— Погромщик!
И тогда из другого конца коридора понеслось:
— Мало вас били! Еще не такой погром будет!
— Кто сказал? — вырвался вперед Кравчук, и длинные пряди волос упали на лоб юноши. — Выходи, имей смелость!
— И выйду! — продолжал визгливый голос. — Думаешь, испугался? Думаешь, если битый, так герой?
Сквозь толпу продирался к Кравчуку скуластый, желтолицый семиклассник Карпов.
Но Хромой Бес исполнял уже свои обязанности.
— Господа, господа, не увлекайтесь! Здесь не площадка для бокса! Здесь гимназия, господа! Гимназия!.. Расходитесь по классам!
