Андрей, зайти к дяде и узнать у него, могу ли я к ним прийти. Я жду тебя уже несколько часов.
— Да нас, знаешь, посадили без обеда и, как видишь, плотно.
— Что же, все воюете? — снисходительно улыбнулся Миша.
— Ну, какая у нас война? Вот ты, я думаю, пережил за это время.
— Да, конечно. После погрома я хотел было поджечь усадьбу Савицкого, но крестьяне раньше меня пустили этому барину красного петуха, а меня поймали у усадьбы… с коробкой спичек в руках. Если бы я не был так молод, меня бы повесили, а так — не знали, что со мной делать. Гоняли меня по тюрьмам, по пересыльным пунктам. А потом я убежал…
— Вот это так приключение!
— Но эти приключения, — сказал Миша, — уверяю вас, совсем не похожи на приключения трех мушкетеров.
— Мы читали твою записку у Яши.
— Глупая записка! По тюрьмам и по участкам я много думал и много встретил людей. Это все люди тысяча девятьсот пятого года. Дело, конечно, не в бомбах. Теперь я уже не написал бы такой записки.
— Андрей! — послышалось из другой комнаты. — Это кто? — спросил Костров, нахмурив брови.
— Это гимназист… бывший… Миша Гайсинский.
— А почему он не в форме?
— Видишь ли… Он сейчас не в гимназии… и даже надо сказать больше…
— Понял я, понял! — поднялся во весь рост старый чиновник. И шепотом: — А зачем сюда шляется? Почему именно к тебе пришел? Какие дела?
— Но не могу же я его выгнать. Ему некуда идти.
— Мне нет никакого дела. В моем доме я не допущу подобных явлений. Я кое-что слышал. Я не хочу разбираться в этом деле. Но твой… бывший… товарищ мог бы постесняться приходить в дом видного судейского чиновника. Он компрометирует меня! Понимаешь?
— Папа, но нужно же стоять выше этого.
— Не смеешь учить меня, щенок! — Теперь он не сдерживал своего зычного голоса. — Я требую, чтобы ты сейчас же объяснил своему товарищу положение вещей. Понял? Марш!
Андрей повернулся. На пороге уже стоял бледный, с пылающими глазами Миша.
— Я слышал, я понял. Я прошу вас простить меня. Я больше никогда не приду в дом видного судейского чиновника…
— Куда ты, Миша? Куда же ты пойдешь?
— Не все ли равно, — бросил Миша и, не прощаясь, зашагал к двери.
Андрей схватил фуражку, набросил пальто и помчался вслед за Мишей на улицу. За ним последовали Котельников и Ливанов.
— Мишка, постой! Куда же ты пойдешь? Сейчас к Монастырским нельзя. Час ночи! Нужно всех будить. Ясно, что обратят внимание. Надо же тебе куда-нибудь деваться.
— Но куда? — развел руками Костя. — Ко мне, увы, ничего не выйдет. Васька — у чужих. Товарищей таких у нас нет, чтобы можно было положиться. У Ашанина — мама… У Бельского отец — сыч сычом.
— Слушай, а что, если к Марущуку? Независимый человек. Ведь такой исключительный случай — и близко. Неужели он откажет?
— Миша, как ты думаешь?
— Делайте, как хотите, — махнул рукой Миша. — Я так устал, так хочу спать, что готов опять идти в участок…
Робкой рукой нажал кнопку звонка Андрей. Дверь открылась не скоро.
Со свечой в руке показался на пороге Марущук в ночном халате и стоптанных туфлях.
— Это вы, господа? В чем дело? — В его голосе звучало нескрываемое изумление.
Гимназисты звонят в час ночи в квартиру семейного преподавателя.
Даже землетрясение не оправдало бы подобного нарушения приличий.
Со свечой и в туфлях в порядочных семьях встречают почтальона, несущего срочную депешу близкого родственника, у которого смертельно заболела мать. Словом, для того чтобы поднять с постели надворного советника, преподавателя министерской гимназии, нужны события огромной важности.
— Простите! — смущенно прошептал Андрей. — Исключительный случай!.. Вот Миша Гайсинский. — И он выдвинул вперед не менее смущенного Мишу.
— Гайсинский?! Откуда вы?..
— Он все вам расскажет, — перебил Ливанов. — Ему нужно только переночевать где-нибудь. Он завтра пойдет к родственникам. Ему некуда деваться… А сейчас на дворе мороз.
— Так, так! — начал понимать Марущук. — Но у меня негде устроить вашего товарища.
— Но разве это так важно?.. Где-нибудь на диване, на полу, — волновался Ливанов. — Только до утра!
Марущук крякнул, снял пальцем нагар со свечи и демонстративно взялся за ручку двери.
— Не понимаю вашей настойчивости, господа! Неужели вам непонятно, что именно мне менее всего подобает сейчас прятать у себя… ну, давать приют… ну… словом, вашему товарищу? Прошу простить меня… Второй час, все уже спят. Надо быть более чуткими, господа! — сказал он с иронией и захлопнул дверь.
Гимназисты застыли в темноте перед запертой дверью, не решаясь идти на улицу.
Миша стоял, прислонившись плечом к стене. Он, видимо, ничего уже не соображал от усталости.
— Я вычеркиваю Марущука из «Товарища»! — заявил Ливанов.
— Рекомендую тебе выбросить «Товарища» со всеми героями и любимыми цветками. И радикальнее и умнее! — посоветовал Котельников.
— Но что у нас за отцы, товарищи?! — вместо ответа воскликнул Ливанов. — Я вижу, все они один другого стоят. Ведь они тоже когда-то были молоды.
— Ты хочешь сказать, что и мы можем стать такими же? — подозрительно спросил Андрей.
— Товарищи, вы идите, а я здесь посижу, на лестнице, иначе я засну на ходу, — сказал Миша. — А кто кем будет, поверьте, это никому неизвестно. В один день может все измениться. Я это знаю по себе.
Он сел на ступеньку и склонил голову на колени.
— Я знаю, что делать, — вдруг затормошил Мишу Андрей. — К Петьке Стеценко. Он спит отдельно… в кладовке. Кладовка теплая. Петька уходит в шесть на завод — целый день будешь спать. А сейчас возьмем извозчика…
Миша вздохнул и, ничего не отвечая, пошел к выходу, опираясь на руку гимназиста.
Примечания
1
В классическую гимназию царской России поступали мальчики 10–11 лет. В пятом классе учились пятнадцатилетние подростки.
2
В «Табели о рангах», введенной Петром Первым в 1722 году, все чины, как военные, так и гражданские, были разделены на Н классов, 14 класс — низший. Коллежский советник — чин шестого класса.
