— Завтрак на столе, хозяин Джефф, — сказал Джозеф с доброй улыбкой и проводил нас в дом. Столовая была больше нашей гостиной, кухни и столовой, вместе взятых. Нас угостили яичницей с беконом и помидорами, поджаренным хлебом и инжирным вареньем.
Мы с Джеффом провели день, катаясь вокруг дамбы на маленькой лодочке. Мы ловили рыбу, смеялись и болтали о всякой чепухе. Джефф поймал маленькую радужную форель, но мне на крючок попалась лишь коряга и веревка от якоря. Мы говорили о школе, уроках английского и о том, как нам живется дома. Джефф очень интересовался происходящим в нашей спальне, особенно историями с «просветлением» Жиртреста и исчезновением Верна. Он сказал, что в его корпусе живется скучно, а нашу команду в школе прозвали «Безумной восьмеркой». По его словам, все, включая кое-кого из учителей, считают нас абсолютными психами. По мне они не так уж неправы.
Еще Джефф рассказал, что его родители живут в Йоханнесбурге, но у них есть дома и в Монреале, и в Лондоне, а на ферму они наведываются редко — лишь чтобы повидаться с ним. На мгновение он погрустнел, но потом быстро сменил тему.
Узнав, что я читаю «Властелина колец», Джефф был поражен до глубины души и вспомнил, что как- то взял эту книгу в библиотеке, но побоялся даже открыть.
17.00. Джозеф высадил нас на том же месте, где встретил, и помахал на прощание. Уставшие, но довольные, с животами, набитыми всякими деликатесами, мы весело зашагали через школьные ворота по дороге пилигрима, к большим зданиям из красного кирпича.
7 марта, понедельник
Все еще мучаюсь с письмами Русалочке. Уже написал штук двадцать, и ни одно не нравится. Если не отправлю письмо завтра, она наверняка решит, что я про нее забыл. Умираю, как хочу ее увидеть — сойдет даже фотография. Весь вечер убиваю на то, чтобы сочинить двадцать первое за три дня письмо.
Пробежав письмо глазами, я решил, что оно, пожалуй, слишком откровенное, и остановился на менее радикальном варианте. Кроме того, нельзя называть ее Русалкой в лицо — еще подумает, что я впал в детство или вовсе спятил!
Перечитав все двадцать два варианта дважды, я решил отправить последний с утренней почтой.
8 марта, вторник
Отправил письмо. Когда опускал его в почтовый ящик, мои руки дрожали. Потом я вдруг передумал его посылать и попытался сунуть руку в щелочку, но староста Маршалл Мартин принялся орать на меня — подумал, что я хочу украсть письма. Я же ответил, что хочу лишь проверить, наклеил ли марку на конверт. Он подозрительно посмотрел на меня и приказал убираться.
Интересно, скоро придет ответ? Укушенный видел, как я разговариваю с самим собой, и странно посмотрел на меня своим косым глазом. Затем покачал головой и ушел. Думаю, он считает меня не совсем еще ненормальным, но на грани.
А вот Криспо, похоже, совсем спятил. Он вызвал Гоблина, поставил его перед классом и стал изображать нацистский допрос. Криспо пытался выглядеть злобным, но его плохой немецкий акцент лишь рассмешил нас. Даже Гоблин не сдержался и захихикал прямо в лицо старому одуванчику, потешаясь над его никчемной игрой. Однако он резко перестал смеяться, когда Криспо выкатил зловещего вида аппарат, который он назвал «машиной для варки сосисок». Включив его в розетку, он попросил Гоблина снять штаны, чтобы подсоединить ржавые старые электроды к его мошонке. В классе воцарилась потрясенная тишина — мы поняли, что старый псих не шутит.
К счастью, почуяв опасность, сообразительный Гоблин вскочил и сказал Криспо, что прозвенел звонок и урок окончен. Бедолага Криспо посмотрел на часы и растерянно покачал головой, вконец запутавшись.
Папаша отменил сегодняшний обед — учительское собрание. Весь день провел с Бешеным Псом, стреляя из рогатки по краснокрылым скворцам.
Вместо того чтобы делать домашку со всеми, опять читал «Властелина колец». Боюсь, как бы эта книга не положила конец моим академическим достижениям.
9 марта, среда
21.45. Жиртрест зажег свечи и тихо загудел — значит, собрание по делу Макартура начинается. Мы собрались вокруг его шкафчика, нетерпеливо ожидая, когда же нам откроют очередной кусочек головоломки. Как обычно, Жиртрест тяжело попыхтел сперва и выдержал долгую паузу, а потом попросил Верна принести фонарик. Верн с радостью согласился, довольный, что в собрании ему отводится такая важная роль.
Жиртрест аккуратно открыл большой коричневый конверт и достал старую черно-белую (скорее черно-желтую) фотографию. Прижав ее плотно к груди, он оглядел нас мрачным взглядом. Затем аккуратно положил снимок на кровать и пригласил нас взглянуть. По одному мы изучали фотографию, а Верн держал над ней фонарик дрожащей рукой. На снимке были изображены суровые мужчины, у большинства были пушистые, закрученные кверху усы, и все они угрюмо смотрели вдаль. Они были разного возраста — от
