Звук низкий и глухой. У этого звука есть свои характерные перепады. Они знакомые. Маруся их помнит. Пока еще не помнит точно, но обязательно вспомнит. Это интонация. Интонация у каждого голоса разная, у каждого человека разная интонация. Эту Маруся знает. Знает и любит. Маруся очень любит папу. Это папа. Папа рядом и он разговаривает. От этого снаружи еще более холодно, а внутри – тепло.
Папа произносит слова. Потом другой голос произносит слова. Сейчас Маруся уже может их различать, но они пока еще лишены всякого смысла. Сознание не торопится возвращаться, оно выдает информацию порциями, словно выплескивает ее, как вулкан лаву. Маруся пытается запомнить слова, которые слышит, и повторять их про себя, пока они не станут понятными. Пока она не вспомнит их значение. И она запоминает — «к сожалению». Сожаление. Сожалеть. Жалеть. Жалость. Жалость – это когда плохо. «К сожалению» – это плохо. «К сожалению, уже ничего не можем сделать». Ничего. Пока непонятно, но ощущение нехорошее. «Не можем» – плохо. «Ничего» – тоже плохо. «К сожалению» – плохо. Они ничего не могут сделать и жалеют об этом. Это сказал другой голос. Он сказал это папе. Теперь папа молчит. Другой голос говорит: «Мне очень жаль». Жаль. Жалеть. Жалость. Другой голос говорит: «Простите». Простить, прощать, прощание, прощаться. Другой голос говорит: «У вас есть время, чтобы попрощаться».
Попрощаться.
Новый звук. Это папа. Он не говорит слова, он издает звуки, от которых больно. Очень тихо и глухо. Другой голос говорит: «Я вас оставлю». Теперь страшно. Ничего не понятно, но очень страшно. Ощущение тепла на руке. Снова получается почувствовать руку. На руку что-то ложится. Тяжелое и теплое. Оно сжимает руку. Папа сжимает руку своей рукой. Его голос. Он говорит: «Мой малыш». Надо открыть глаза. Надо увидеть его. Очень надо его увидеть, но ничего не получается. Глаза есть, Маруся чувствует их, но они не хотят открываться. Они не слушаются. Папа снова говорит «мой малыш». Он сжимает руку еще сильней и, значит, надо пошевелить рукой или хотя бы пальцем. Надо сделать что-то, чтобы папа перестал так говорить и чтобы не было так больно и страшно. Что-то крепко хватает за плечи и поднимает вверх. Сейчас Маруся впервые чувствует свое тело почти целиком и это настоящее тело. Это уже не ртуть. Это человеческое тело и его сжимают и тянут вверх и постоянно повторяют «малыш, малыш, малыш». Папа плачет. Вот почему так больно. И так страшно. «Девочка моя».
Проснись! Очнись! Давай же, сделай что-нибудь. Соберись, пожалуйста, открой глаза, скажи ему, скажи, как ты его любишь. Выбирайся! Выбирайся отсюда. Обними его тоже. Прижмись к нему. Скажи ему. Очень тяжело, очень больно, все рассыпается, растекается — руки, ноги, тело, голова. Больше ничего нет. Ничего. Пустота. Всё… Всё.
«Всё» – это то, что говорит другой голос.
Глава 2
День рождения
За три дня до этого
Этого события ждали и боялись. Шестнадцатилетие Маруси Гумилёвой обещало быть самой громкой вечеринкой года, а обещания в семье Гумилёвых принято выполнять. На всех заглавных страницах топовых изданий, на обложках журналов, на рекламных билбордах по всему городу — везде, куда бы вы не обратили взгляд, было известие о предстоящем празднике. Цирковые выступления, концерты мегазвезд, спортивные состязания, молодежный кинофестиваль, воздушный парад, фейерверки, карусели, фонтаны, модные дефиле и даже медведи на велосипеде — Маруся смогла убедить папу, что скромность уже давно никого не украшает и Гумилёв – отец он или не отец? – нарушив все свои принципы, поддался на уговоры любимой дочери и согласился устроить пир на весь мир.
– Шестнадцать лет исполняется всего раз в жизни! – убеждала Маруся.
– Правильно ли я понимаю, – со смехом отвечал отец, – что этот неоспоримый довод будет приводиться теперь ежегодно?
– Ну пааа!
Под празднование был полностью арендован искусственный остров на Берсеневской набережной. На территории высадили тонны розовых кустов, запустили ручьи и водопады, развели пруды с золотыми рыбками, разбили шатры – бабочки, птички — настоящий рай на земле.
В самом центре острова была построена огромная концертная площадка с несколькими экранами, от нее лучами расходились дорожки к другим объектам: здесь можно прокатиться на головокружительных аттракционах, здесь поесть, здесь потанцевать, здесь покататься на лошадях, искупаться в бассейне, посмотреть кино, накупить нарядов от модных дизайнеров, полюбоваться на атлетов или на подводное плавание в гигантском аквариуме, а когда все надоест, спуститься в настоящее подземелье — благодаря звуконепроницаемым стенам тут всегда тишина. Впрочем, посетителям казалось, что звуки поглощают вовсе не стены, а мягчайшие белоснежные диваны, в которых, казалось, может утонуть все – даже громкий звук. На вечеринку года могли попасть все желающие, способные заплатить кругленькую сумму за билет и, судя по продажам, желающих было много.
– Короткое или длинное?
Маруся стояла перед зеркалом и прикладывала к себе то одно, то другое платье.
– Неее, длинное тебе вообще не идет! – возмущенно замахала руками подруга Катя. — Оно тебя старит.
– Да, в этом платье ты похожа на старуху! – закивала вторая подруга Света.
– Такие платья можно носить только после двадцати! – важно заметила Катя и вырвала вешалку из рук Маруси.
– Состариться всегда успеешь, – томно заметила Света, перенимая вешалку, как эстафетную палочку, и забрасывая длинное платье куда подальше.
Маруся вытащила еще одно короткое платье и теперь прикладывала его.
– Черное или белое?
– Ну какое черное!? – возмутились подруги в один голос.
– А белое? – Маруся быстро влезла в коротенькое белое платье, расшитое блестками.
– Ну не знаааю, – неуверенно потянула Катя, – какое-то оно дурацкое.
– Ты в нем как фигуристка! – поморщилась Света.
Маруся стянула с себя платье и вытащила розовое.
– Это?
– Розовый – это прошлый век!
– Есть такое же зеленое.
– Старушечий цвет.
– И оранжевое.
– Детский сад!
– Желтое?
На экране видеофона появилась фотография одноклассницы Милы. Маруся щелкнула пультом и вместо фотографии появилась уже живая Мила с жутким ярким макияжем.
– Приветики! Ты в чем пойдешь?
Маруся вздохнула.
– Я еще не выбрала.
– Обязательно предупреди меня, чтобы я не надела то же самое!
– Тогда можешь надевать черное, зеленое, розовое или оранжевое…
– Ну спасибо! – оскорбилась Мила. – Кто же такое носит?
– Можешь надевать что угодно, тебя с таким лицом все равно туда не пустят, – съязвила Катя.
– О, Катя, а ты тоже пойдешь? – состроила удивленное личико Мила. – Что, папа продал машину,
