человеком часть мира на земле.
В эту ночь мой двойник (о существовании которого я в ту пору не подозревал, но, в то же время, всегда знал без тени сомнения) так и не сомкнул глаз.
Стоял у окна, прислонившись лбом к прохладному стеклу. Наблюдал, как один за другим гаснут лиловые блуждающие огоньки фонарей и леденцово-желтые прямоугольники окон в длинной девятиэтажке на противоположной стороне улицы. С ужасом и восторгом следил, как растворяются во тьме знакомые очертания предметов: медленно, неохотно, как кусочки сахара в перенасыщенном сиропе. Ждал, что будет дальше.
И дождался таки.
Новые разноцветные огоньки, немногочисленные, но яркие, один за другим вспыхивали на склоне горы, которой, разумеется, никогда не было на этой улице. Какие уж горы на северо-восточной окраине Москвы, в пропахшем соснами, запорошенном снегом, экологически чистом, кефирном, кисломолочном, диетическом пейзаже Бабушкина?! Правильно, никаких гор. Пятиэтажные хрущобы, да их унылые конкуренты, блочные высотки. Зелень и бензоколонки по вкусу. Подавать охлажденным с октября по апрель, так-то...
Он ни на мгновение не терял из виду координаты, описывающие местонахождение его собственного твердого (какого же еще?!) тела во времени и пространстве: Москва, Бабушкино, Янтарный проезд, двадцать девятое января тысяча девятьсот девяносто седьмого года, Вселенная за нумером... впрочем, удачно пошутить насчет 'нумера' не получалось. Не то настроение. Зима. Бессонница. И никакого тебе Гомера, никаких парусов.
Лишь склон горы, весь в разноцветных огнях. Волшебный город, лучший из снов, любимый, сладостный, навязчивый бред. Он полагал, будто одно прикосновение босой ступни к тамошним мостовым навсегда исцелило бы его от нескладной человеческой судьбы, избавило бы от участи прямоходящего млекопитающего склепа, во тьме которого заживо погребен - кто?
Действительно, кто?
О, господи.
Мой двойник предпочитал не вспоминать, что когда-то знал ответ на сей опасный вопрос. Зачарованно смотрел на открывшийся его взору нездешний пейзаж. Сознательно приподнимался на цыпочки, дабы свести к минимуму телесный контакт с земной твердью. Улыбался, по-детски приоткрыв рот, не замечал, что глаза уже давно на мокром месте, лишь досадовал, что зрение столь внезапно упало; думал: если уж даже наваждения начинают дрожать и двоиться, значит, визит к окулисту лучше бы не откладывать... а, не один ли черт?!
Один, разумеется. Вальяжный, упитанный, словно бы со страниц сборника карикатур сошедший чертик.
Наконец, нервы не выдержали. Руки моего двойника, не дожидаясь хозяйской команды, затеребили тугую задвижку. Преодолев первое препятствие, он потянул на себя примерзшую створку окна. Борьба была долгой; не обошлось без жертв. Угол ставни разлетелся в щепки, ноготь на среднем пальце левой руки превратился в кровавое месиво, ладони заалели царапинами: одна шла параллельно линии судьбы, другая накрест перечеркнула линию жизни. Опытный хиромант, пожалуй, призадумался бы, но мой двойник отличался ослиным упрямством: он не успокоился, пока не распахнул окно настежь и...
Ну да, ну да. Все это лишь для того, чтобы убедиться, что под окном белеет сугроб, небрежно исполненная миниатюрная копия пирамиды Хеопса, чуть поодаль дремлет под снегом кривая сосна, по улице едет какой-то заблудший автобус, девятиэтажка стоит на положенном месте, и даже несколько окон ее все еще мерцают бледным голубым светом, что, несомненно, свидетельствует об исправной работе телевизионных аппаратов.
Он мрачно ухмыльнулся, осматривая искалеченные руки. Отправился в ванную, взял с полки пузырек с перекисью водорода, ватный тампон, бинт. Сосредоточенно морщась, обработал раны, кое-как перевязал пальцы, помогая себе зубами и даже коленом. Погасил свет. Вернулся в комнату. Закурил. Сделав несколько затяжек, выбросил сигарету в сугроб и осторожно закрыл окно. Лег навзничь на узкий диван, с головой накрылся клетчатым пледом. И лишь тогда из груди его вырвался, наконец, сдавленный вой. Звук получился тихий, зато совершенно нечеловеческий; соседи, что жили снизу, сверху и справа не проснулись, но дружно застонали во сне, квартира же слева, по счастию, пустовала.
'Это кричал не я, - удивлено подумал человек под пледом. - Я так не умею, это не мой голос. И потом, я уже давно научился терпеть... Что ж, если я - очередная свинья, одержимая демоном, то демон сей, безусловно, несчастнейшее из существ'.
Глава 19
Мом
В греческой мифологии божество злословия.
- Макс, утром я была на рынке... - Алиса сопроводила сие сообщение столь драматической интонацией, словно посетила, как минимум, публичную казнь.
- Угу, трудно было не заметить, - благодушно подтвердил я, демонстративно поглаживая живот. - Мой тебе совет: повтори этот подвиг, и чем скорее, тем лучше. Я, видишь ли, как раз дегустировал твои покупки... Виноград, кстати, оказался кислым, а боххи, наоборот, переспелыми. Пришлось все это съесть, чтобы вы не мучились. Так что с тебя причитается... и не только с тебя. По моим подсчетам, я спас, как минимум три человеческих жизни. А может быть, и больше: за вашими ночными гостями не уследишь...
- Спаситель ты наш! Спорю на что угодно: ты ведь даже не помыл фрукты перед тем, как отправить их в свою ненасытную утробу!
- Не помыл, - каюсь. И тут же нахожу достойное оправдание: - Микробы очень калорийная штука, а я у нас худой...
- Нет здесь никаких микробов. Ты ври, да не завирайся. И вообще, ты будешь меня слушать, или нет?
- А у меня есть выбор?
- Еще чего не хватало! - невозмутимо отрезала она. - Макс, на рынке убили человека. Он выбирал вино, и торговец всего на несколько секунд отвернулся, чтобы нацедить стаканчик ему на пробу. Протягивает стакан, а покупатель уже лежит на земле, и рядом никого.
- Погоди-ка. Ты хочешь сказать, что этот человек действительно умер? И сейчас на базарной площади лежит труп, мертвое человеческое тело?
- Что там происходит сейчас, я не знаю, - сухо ответила Алиса (она терпеть не может, когда ее перебивают). - Пока я была на рынке, мертвое человеческое тело там действительно лежало, можешь быть уверен. Собственно, никто не мешает тебе пойти и посмотреть. Это кресло, насколько мне известно, не намазано ни медом, ни клеем.
- Да, действительно, - соглашаюсь, не без сожаления покидая вышеозначенный шедевр мебельного искусства. - Пойдешь со мной? Показывать дорогу, держать меня за руку, подносить нюхательную соль, когда я побледнею, зашатаюсь и схвачусь за колонну...
- Нюхательную соль? - развеселилась Алиса. - Что за дрянь такая?
- Понятия не имею. Но в романах ее всегда суют под нос барышням, которым стало дурно. И не только барышням...
- А почему тебе должно стать дурно? - осторожно поинтересовалась Алиса. - Неужели ты боишься вида крови? Никогда бы не подумала.
- При чем тут вид крови? - я рассеянно бродил по холлу в поисках своей любимой куртки. - Все гораздо хуже: это мертвое тело сводит на нет мою концепцию тутошнего мироустройства. Помнишь, какая у меня была уютная, аккуратная концепция? Твоя история про мертвеца на рынке камня на камне от нее не оставляет. Пока я понимаю сей факт лишь умозрительно, поэтому все в порядке. Как только я своими глазами увижу труп, мое личное небо обрушится на мою личную землю. Потому что концепция мира - это в каком-то смысле и есть мир, если ты понимаешь, о чем я...
- Глупости, - отрезала Алиса. - Мир - это мир, а концепция - это всего лишь концепция. Пошли уж, философ-любитель!
- Любитель и есть, зато практик, - огрызаюсь. - А этим мало кто может похвастаться.
Глава 20
Мухаммад
