- Я тоже, как видишь! - откликаюсь. - Мне понравилось. А тебе?
- Вполне. И что теперь?
- А теперь, - улыбаюсь, - будем продолжать в том же духе... Это, кстати, дрянной пирог. Из полуфабриката. Советую поступить, как я: сливки слизать, желе и клубнику - в рот, а тесто - в трэш! .. Помнишь шарлотку, которую готовила Ленка?
- Сестричкин пирог? Такое не забывается!
- И рецепт приготовления, небось, помнишь. Я же помню!
- Еще бы! Белки отделяются от желтков; первые взбивают, вторые растирают с сахаром. Меня же и припахивали их растирать до белизны.
- Ага. Так я постигал азы медитации, - ржу. - Помнишь, как потом поступали с этими ингредиентами?
- Аккуратно смешивали, добавляя немного муки...
- Точно так же следует поступить и нашими жизнями, не находишь? Смешать их: настоящую и кем-то придуманную, сбывшуюся и несбывшуюся, 'взаправдашнюю' и ту, что проистекала словно бы 'понарошку'... Добавляя при этом немного муки. Экзистенциальной, конечно. Куды ж нашему брату Ключнику без нее? - ухмыляюсь, вставая из-за стола.
- Смешать? Что ты хочешь ска?..
- Сказать? Ничего. Я хочу помолчать, в кои-то веки.
Обмирая от ужасной догадки, поднимаюсь навстречу себе. Приближаюсь, обнимаю себя за плечи. Пытаюсь отстраниться. Сжимаю собственные локти: врешь, не уйдешь, попался! Почти утратив волю к сопротивлению, трясусь всем телом, рычу утробно, как околевающий бешеный пес. Адресую себе сочувственную улыбку из серии 'все-будет-хорошо', - такие улыбки отлично удаются врачам и медсестрам из детских поликлиник и прекрасно гармонируют с лязгом хирургических инструментов. Глажу себя по волосам. Внезапно успокаиваюсь. Расслабляю сведенные судорогой, окаменевшие мышцы живота.
Понимаю вдруг, что рождение и смерть - почти тождественные события, два шага в сторону абсолютного одиночества. Или даже один семимильный шаг, который нам, созданиям от природы неуклюжим и медлительным, приходится совершать в два этапа. 'Правильно, - думаю я, - наконец-то ты хоть что-то понимаешь, чучело!' Прижимаюсь ледяным челом к собственному пылающему лбу. И, наконец, тону в своих глазах, серо-зеленых, как озерная вода.
И остаюсь один - не то покойник, не то новорожденный.
Глава 155
Яо
... от этой связи и родился Яо, напоминавший обликом человека, изображенного на картине.
Достаю из рюкзака тяжеленную двухтомную энциклопедию, 'Мифы народов мира' и отправляюсь наверх. Миновав три жилых этажа, взбираюсь по шаткой и скрипучей деревянной лестнице на антресоли, заставленные книжными полками.
Книги здесь все больше немецкие; лишь несколько томов на английском языке и еще тонкая французская брошюра с рецептами коктейлей. Вот и славно. Тут мой двухтомник, пожалуй, не затеряется. Попадет в руки своих законных владельцев.
Открываю второй том на самой последней странице, где в нижней части чистого белого поля чернеет пороховая крошка выходных данных, достаю из кармана остро отточенный карандаш. Вместо дарственной надписи создаю вполне деловую записку:
Когда с моей вымышленной биографией будет покончено, можно приниматься за создание так называемой 'настоящей'. Факты, намеки и прочий компромат, несомненно, отыщутся между строк. В тот день, когда эта работа будет завершена, ни с автором, ни с персонажем не случится ничего из ряда вон выходящего. Следовательно, мы получим заслуженную, хоть и краткую передышку.
С любовью,
Макс.
Острый грифель рвет бумагу, буквы мои прыгают, заваливаются на бок, лезут друг на друга, словно бы в стремлении учинить первый в истории письменности свальный грех... Ничего, кому нужно - разберет как- нибудь.
Ставлю книги на полку, между сборником рассказов молодых баварских литераторов и учебником фотографии - вот вам еще один намек, господа. Последний на сегодня.
Бегом спускаюсь вниз, подхватываю существенно облегчившийся рюкзак, хозяйским глазом окидываю территорию. Пожалуй, можно уходить.
Глава 156
Ясон
Переправляясь через реку Анавр, Ясон потерял сандалию с левой ноги.
У меня нет больше вопросов, вроде: 'куда идти?' - или, к примеру: 'что делать?' Не бывает ведь, чтобы ветер задумался, следует ли ему дуть, и если да то в каком направлении? Он просто дует, как придется, потому что такова его природа: без дуновения нет и самого ветра. А я просто иду, наслаждаясь процессом движения, но и памятуя, что, остановившись, возможно, утрачу дивный дар быть.
Не знаю, и знать не хочу, куда меня занесет через полчаса, где окажусь вечером, или завтра, или год спустя. Где-нибудь, как-нибудь, кем-нибудь буду - этого вполне достаточно.
А пока я иду вниз по булыжным ступеням улицы-лестницы, спускаюсь к озеру, мимо которого проложена автомобильная трасса. Я, конечно, помню, как добирался сюда электричкой, но теперь в моем рукаве имеется не то запасной козырный туз, не то и вовсе джокер: где-то там, на обочине я (не гипотетический выдуманный 'двойник', а именно я!) припарковал арендованный в Мюнхене автомобиль, и это - отличная новость. Сидеть за рулем я по-прежнему люблю куда больше, чем шастать по тараканьим щелям между мирами. Впрочем, можно не сомневаться: и автомобилей, и щелей на моем веку будет, вероятно, в избытке. Что ж, стерпится - слюбится...
С новым, не то детским, не то ангельским, спокойным, но страстным любопытством разглядываю истертые камни под ногами, аккуратные таблички с надписью 'Himmelich Leiter' и заборы, за которыми топорщатся остроконечные капюшоны крыш. В палисадниках щебечут птицы, полощутся на ветру детские ползунки, отцветают розовые кусты, а на пожухшей за лето траве уже появились первые брызги палой листвы, золотые и огненные. Но теперь я могу наблюдать, как из-под этой уютной, пряничной обыденности проступает диковинная изнанка. Так сквозь разрисованное оконное стекло можно увидеть жизнь обитателей комнаты - стоит лишь прижаться носом к прозрачной поверхности, да смотреть внимательно, затаив дыхание.
Вот и я вижу, что ноги мои не только шагают по каменным ступенькам, но и погружаются в сияющий песок перламутровых дюн. Сквозь небесную голубизну просвечивают незнакомые созвездия и нежная чернота нездешней ночи, а под загорелой кожей снулых обитателей богатого предместья погребены бессмертные, безбашенные, но совсем пропащие существа с огненными очами небожителей. Местные, никем пока не прирученные, дриады льнут ко мне из-под темной древесной коры, почуяв родственную душу, а хрустальные пузырьки, из которых, оказывается, соткан воздух, время от времени лопаются, соприкасаясь с кончиком моего носа. Всякий тихий хлопок я принимаю с тем же благодарным благоговением, что и прочие откровения, которым нет ни числа, ни имени, ни предела.
Узорчатая, рукотворная ткань мира понемногу приоткрывает мне свой великолепный испод; я уже различаю обрывки сияющих нитей, соединяющих пестрые лоскуты вещей и явлений, но не умею пока собрать тугие узелки первых впечатлений в мало-мальски пристойный гобелен. И (без особых, впрочем, сожалений) осознаю, что вряд ли когда-нибудь научусь читать подвижную, переменчивую азбуку, положенную в фундамент всякого мира, иначе как по складам. Для меня и один-то петроглиф расшифровать - диковинная, никем не обещанная и оттого особенно драгоценная удача.
Я, впрочем, и сам по себе - тот еще 'петроглиф'...
Одной ногой я твердо стою на земле, другая же увязла в топком болоте, описать которое невозможно - разве что обозначить ничего не объясняющим, но снимающим с рассказчика всякую ответственность, словом 'нигде'. Такая вот нехитрая, но полезная конструкция. Своего рода мост. Впрочем, как я теперь понимаю, всякий Ключник и есть живой мост. Между сбывшимся и несбывшимся как минимум. Мост, построенный, к слову сказать, для общего пользования. Поскольку, как втолковывал однажды мне,
