– Спасибо, я просто смотрю.
Мадам Дюмонсель протяжно вздыхает, так что эхо отдается под расписанными в духе Сикстинской капеллы сводами. Невостребованная продавщица возвращается на прежнее место – подпирать центральную колонну.
Начинающий сыщик, заложив руки в карманы, медленно продвигается вдоль стеклянного прилавка, разглядывая кондитерские изделия, как рыбок в аквариуме. Наконец он останавливается перед Жаном-Ми, который принес лоток с партией только что украшенных кремом пирожных под названием «па-риж- брест».
– Это «сент-оноре»? – вежливо спрашивает Гийом Пейроль.
– Вроде, – отвечает не расположенный спорить Жан-Ми.
– Вы ведь были лучшим другом Жака Лормо?
Да что ему надо в конце-то концов?! Ясно сказано: естественная смерть! Заключение по всей форме. Жан-Ми поднимает глаза от лотка и внимательно смотрит на коротко стриженного вихрастого молодого человека, который понимающе ему улыбается.
– Да, а что? Вы его знали?
– К сожалению, нет. Я очень ценю его живопись.
– Да?
В этом удивленном восклицании смешались недоверие и насмешка. Уж я-то знаю Жана-Ми.
– Умереть таким молодым и оставить недописанное произведение, это ужасно. Ведь правда? Это все равно как если бы вы умерли и оставили недопеченный торт.
Жан-Ми, никогда не думавший о такой возможности, недоверчиво глядит на него и скромно возражает:
– Торт – это всего лишь торт.
– Понимаете, я писатель. То есть я пишу, но… пока не нашел издателя. А тем временем меня призвали в армию.
– В какие войска? – расцветает Жан-Ми, довольный, что разговор перешел на знакомый предмет. – Я служил в альпийских стрелках.
– В полицию.
– Что ж, тоже неплохо. Но с альпийскими стрелками не сравнить. Добрый день, мадемуазель Туссен.
– Не очень-то он добрый, – ворчливо возражает одетая в черное старая дева.
– Вы, конечно, были у Лормо, – слащаво причитает Жанна-Мари. – Такое горе!
– Я только что похоронила свою собаку, и у меня отнимается рука, оттого что пришлось копать мерзлую землю в саду, но я не кричу об этом направо-налево! – отчеканивает Туссен, прекращая разговоры о чужом трауре.
– О, я в отчаянии, – почти неподдельно сокрушается королева-мать. Животные не так застят ей свет, как Лормо.
– В отчаянии? Вы? Из-за моей собаки, которую и в магазин-то не пускали? Не смешите меня.
– Это распоряжение префекта, – оправдывается кондитерша.
– Вам же хуже – накликаете беду, – с горьким злорадством облеченной тайным знанием предрекает мадемуазель Туссен. – Дайте мне одну булочку с изюмом.
– В себя не могу прийти, – картаво объявляет с порога мадам Рюмийо, в платиновых с голубым отливом химических кудрях, по-пижонски увешанная значками. – Бедный месье Лормо. Мой муж был его последним клиентом.
– Чушь все это, – обрывает ее мадемуазель Туссен.
Она расплачивается за булочку и выходит под снисходительное молчание, которым всегда встречают причуды богачей. Кажется, она оставит меня на некоторое время в покое.
С полицейским такой надежды нет. Он снова атаковал выкладывающего венские слойки Жана-Ми:
– Вы ведь знали его много лет, да?
Еще бы – мы ходили в один детский сад.
– Он уже в детстве рисовал?
– Ты что, кроме шуток, разбираешься и тащишься от его художеств? – Жан-Ми перегибается к собеседнику над клубничными тортами. В это время в магазин заходит новая порция посетителей в трауре. – А мы-то над ним издевались. Так, без всякого зла, конечно. Но издевались. А картинки-то, выходит, чего- нибудь стоят?
– Конечно.
Лично я другого мнения. Мне всегда нравился замысел и сам процесс, а не результат.
– Во всяком случае, мне они кажутся интересными. Особенно портрет, который он не успел закончить, тот, где окно и девушка…
– Тс-с! – Мой друг поспешно обрывает полицейского и бросает испуганный взгляд на клиентов, уверенный, что все внимательно слушают. – Что вы берете, мадам Рюмийо?
– Право, сама не знаю… Ко мне сегодня приезжают из Лиона сын с невесткой, он там преподает
