Во втором боксе я нашел своего Друга – голландского доктора. Вернее, это он нашел меня. Он спал наверху, мы же – те, кто прибыл в эшелоне смерти, – не могли забраться выше нижних нар. В блоке № 29 совсем не осталось соломенных тюфяков – их сожгли, чтобы избавиться от вшей. Но вши не исчезли. Как в блоках № 17 и № 19, так и в блоке № 29 было полно вшей, блох и клопов. Мы спали прямо на досках, неровных, неплотно сбитых. Острые края досок впивались в тело.
Друг сосчитал мой пульс, прослушал меня. Я напряженно следил за его лицом. Ждал скептической усмешки и покачивания головой. Но он сказал обычным тоном:
– Плохи твои дела. Да ты и сам это знаешь.
– Я, едва не умер,- сказал я.- Уже приготовился к смерти. Но в последний момент увидел мертвеца. Ты оказался прав – надо смотреть на покойников.
Он утвердительно кивнул:
– Еще бы, я ведь старая лагерная крыса.
– Опасная болезнь?
– Дело не только в болезни. Не умрешь, если не захочешь. Я знал многих, которые были гораздо здоровее тебя, и все-таки отдавали концы. И в то же время люди вроде тебя, которые были очень плохи, постепенно поправлялись. Абсолютно здоровым в Дахау ты не станешь. Но это не так уж важно. Главное – дожить до последнего дня. После войны врачи, питание и любовь помогут выкарабкаться таким молодым парням, как ты.
– У меня тиф? – спросил я, и он, вероятно, уловил страх в моем голосе.
– Не знаю, но думаю, что ты мог заболеть и тифом.
– Если я теперь заболею, то умру.
– Не надо бояться тифа. Я же говорил тебе, что переболел им. Ты должен заставлять себя съедать хлеб, даже если тебе противно смотреть на него. Ты должен бороться с лихорадкой, иначе потеряешь сознание, а тогда вообще не сможешь бороться. Откуда вас привезли?
– Потом расскажу,- пообещал я.- Сейчас не могу. Нет сил.
– Да и не надо. Твоим легким сейчас нужен покой. Лежи. Поговорим завтра или послезавтра. Я расскажу тебе о Рашере.
– О Рашере?
– Я тебе рассказывал о нем раньше. Приятель Гиммлера и чемпион по медицинским экспериментам.
И Друг рассказал мне о том, как многие врачи занимались преступными экспериментами в Дахау. Ученый с мировым именем профессор доктор Клаус Шиллинг создал в Дахау «малярийную станцию», где заключенных заражали малярией, для чего в лагерь специально доставляли культуры бактерий. Одни врачи производили эксперименты, другие ассистировали им. Но наиболее поразительной является история Зигмунда Рашера.
Рашер был нацистом и врачом. Сначала нацистом, потом врачом. Его отец тоже был врачом, но в 1939 году Рашер выдал его, так как тот выступал против нацизма. Рашер был военным врачом – капитаном ВВС. О его личной жизни ходили всякие слухи. Рассказывали, что он был женат на женщине, которая близко знала Гиммлера, и якобы она-то познакомила с ним Рашера.
В мае 1941 года Рашер написал письмо Гиммлеру, в котором просил разрешения проводить опыты на людях. В то время он служил в Мюнхене и вел исследования в «наземном центре высотных полетов ВВС». Чтобы определить состояние летчиков на различной высоте, Рашер предлагал помещать в барокамеру не животных, а людей. Гиммлер дал разрешение использовать для этой цели заключенных, и Рашер постоянно сообщал Гиммлеру о ходе исследований. «Подопытных кроликов» помещали в барокамеру, давление в которой соответствовало высоте от 10,5 до 15 тысяч метров. Люди, как правило, погибали.
«Исследовательская работа» Рашера получила явное одобрение Гиммлера. С его разрешения Рашер начал изучать проблему спасения жизни людей при переохлаждении. С этой целью в Дахау в блоке № 5 были установлены специальные ванны, в которые помещали заключенных, одетых в полное снаряжение военного летчика, включая спасательный жилет. В сентябре 1942 года Рашер сообщил Гиммлеру, что смерть наступала при охлаждении тела ниже +28°. Он докладывал, что для восстановления жизнедеятельности пострадавшего рекомендуется использовать горячие ванны, специальные одеяла, а также естественное, так называемое «животное» тепло.
Помощники Рашера отказались продолжать опыты. Они считали, что Рашер преступно распоряжается человеческими жизнями. Но это не остановило Рашера. Он написал Гиммлеру, что готов продолжать опыты один, и получил неограниченные полномочия для продолжения своих чудовищных экспериментов. Он решил проблему согревания охлажденных людей с помощью «животного тепла». Для этого он использовал привезенных для этой цели женщин из Равенсбрюка. Заключенных помещали в ванны с температурой воды от +4 до +9 градусов и держали их там до тех пор, пока температура тела не доходила до +30°. Затем их в бессознательном состоянии укладывали на кровать между двумя обнаженными женщинами и прикрывали одеялами. Сотни заключенных поплатились жизнью за преступные опыты Рашера.
Однако и сам Рашер кончил плохо. Он впал в немилость. Командованию стало известно, что Рашер растратил крупные суммы денег, полученных на проведение опытов. После первого ареста Гиммлер поспешил на выручку Рашеру, но потом бросил его на произвол судьбы – «они слишком много знали и не умели молчать». Жену Рашера Нини Дильс повесили в Равенсбрюке, его самого заточили в бункер Дахау, а затем расстреляли.
Мои силы восстанавливались очень медленно. Друг не отходил от меня. Он все время внушал мне одно и то же: надо без страха смотреть на умирающих, стараться есть, не терять сознания, стремиться дожить до дня освобождения.
Я перестал бояться смотреть на умирающих. На моих глазах умер с улыбкой француз. Он лежал на нарах и бредил. Его глубоко запавшие глаза сверкали. Он говорил о конце войны, о поражении бошей, о возвращении домой. Все понимали, что он бредит, но внимательно слушали его.
– Ты собираешься домой?
– Да. Завтра все французы поедут домой.
– А бельгийцы?
– Французы. Я – француз. О бельгийцах ничего не знаю.
Он улыбался, и его лихорадочные глаза радостно сверкали.
– А на чем ты поедешь?
– На поезде. Сразу в Париж. Там я позвоню маме, и они встретят меня на машине. Вся семья выйдет навстречу. С музыкой и цветами. Хочу, чтобы это случилось завтра.
– Кто тебе сказал, что завтра ты поедешь домой?
Но он не понял вопроса – не хотел понять.
– Завтра я буду дома. Дина будет смеяться, увидев меня таким тощим. Дина – это моя девушка. Она обязательно встретит меня в Париже.
Больше он не сказал ни слова, он умер сразу, и никто из нас даже не заметил, когда он перестал дышать. На его лице так и застыла счастливая улыбка.
Второй француз умер рядом со мной. Заключенные блока № 29 были в то время настолько слабы, что почти не поднимались со своих мест. Даже староста блока, Дурак, не отваживался выгонять обессилевших от голода людей на поверку, на раздачу супа и хлеба. Каждая попытка сделать это приносила ему и остальному персоналу блока массу хлопот, так как заключенные мерли как мухи. Суп и хлеб раздавали прямо на койках.
Мой сосед умер утром. Еще вечером он разговаривал со мной и лимбуржцем Альбертом, который спал рядом с ним с другой стороны, пожелал нам спокойной ночи.
– Умер. Уже холодный,- объявил утром Альберт.
– Молчи,- прошептал я, и он сразу понял, что я имел в виду.
Речь шла о том, чтобы оставить умершего на его месте как можно дольше, тогда в течение нескольких дней его суп и хлеб мы делили бы между собой.
Мы закрыли глаза и рот умершему и, когда принесли еду, попросили отдать нам его порцию.
– Что случилось? – поинтересовался разносчик.
– Он спит, заболел.
Три дня все сходило нам с рук, но на четвертый дотошный разносчик попытался разбудить спавшего и
