подарки, просит офицеров для обучения войск, ружей для вооружения, умоляет о нашей помощи против России и предлагает свою против Англии. Наполеон тотчас же соображает, что Персия, единственное полупросвещенное государство Иранского плоскогорья, может, благодаря своим средствам, дорогам, некоторому подобию организации, облегчить нам путь в Индию и довести нас до английских колоний. Это неожиданное содействие дает толчок его смелой мысли. В нем пробуждается идея проникнуть в Индию через Азию и принимает определенную форму.
С Персией устанавливаются сношения: посланник Фет-Али отправляется в Европу. Зимой 1807 г. он застает Наполеона в Польше в самый разгар борьбы с Россией. Император принимает его в своей квартире в Финкенштейне, в промежуток времени между двумя сражениями, среди войск, расположившихся биваками на мерзлой земле. Эта воинственная картина вызывает перед глазами восточного человека образ тех азиатских завоевателей, у которых, помимо их лагеря, не было другой столицы и которые управляли половиной мира из своей палатки. Из Финкенштейна посланника перевозят в Варшаву; начинаются переговоры; Наполеон преследует свою идею и заставляет персов подписать договор, в котором обращает на себя внимание следующая статья: “Если бы Его Величеству Императору Французов заблагорассудилось отправить сухим путем армию для нападения на английские владения в Индии, Его Величество Персидский Император, как добрый и верный союзник, предоставляет ему свободный проход по своей территории. В это же время в Персию был отправлен генерал Гардан; но этот посланник был, главным образом, главой топографической миссии, которому было поручено изучить топографию страны, ее средства и способы провести через нее армию. Он должен был собрать сведения в течение трех месяцев, а затем, после ратификации договора, долженствующего открыть нам доступ в глубь Азии, передать их своему повелителю.[286]
Между тем Россия уступает нашему оружию и просит мира. Между императорами происходит свидание. После сердечного объяснения они делаются друзьями и заключают союз, полагая в основу его общность вражды и общность политических целей. В союзе с Россией Наполеон видит новый довод в пользу того, чтобы действовать в Азии. Чего только он не сделает в этой части древнего мира, если к содействию, обещанному ему Фет-Али, прибавится еще содействие, которое предлагал ему Павел I, если он одновременно будет располагать и Персией, и Россией? В Тильзите он поверяет свой план Александру, говорит ему о предполагаемой экспедиции и просит принять в ней участие. Четыре месяца спустя Коленкуру поручается возобновить разговор об этом в Петербурге.[287] Александр и Румянцев отнеслись к нашему предложению сдержанно.[288] Будучи ближе к месту предполагаемых действий и в лучших условиях для оценки трудностей предприятия, зная варварское состояние народов и громадность расстояний, они вовсе не разделяли фантазий Павла I, но тем не менее избегали высказаться в отрицательном смысле. Чувствовалось, что они могли бы дать согласие на наши планы, если не по убеждению, то по крайней мере из желания быть нам приятными. Но, очевидно, Россия не оказала бы нам содействия даром. Она пожелала бы получить выгоды, пропорциональные возможному риску. Плохо веря в сомнительные завоевания по ту сторону пустыни, она потребовала бы себе теперь же нечто положительное. Прежде чем действовать в Азии, она заставила бы заплатить себе в Европе. Наполеон сознавал, что даже уступка княжеств не подвинет ее на это дело, что необходимо будет сделать ей за счет Турции выходящие из ряда вон, окончательно решающие восточный вопрос уступки, и вот мало-помалу в нем начала зреть мысль, исполнение которой, по-видимому, превышало человеческие силы, мысль – разделить Оттоманскую империю и, благодаря этому, отправиться в поход в Индию.
Верил ли он искренне в возможность достигнуть Индии? В наши дни Россия, чтобы пробраться в глубь Азии и приблизиться к подножию едва доступных гор, в которых расположены проходы в Индию, употребила треть столетия. Провидя пророческим оком это движение России, думал ли Наполеон заставить ее совершить его одним прыжком, по его команде, в силу данного им импульса, предполагая, что она бросится туда вслед за несколькими тысячами французов? Если действительно такова была его надежда, нельзя не остановиться в смущении перед столь дерзновенной мыслью и вместе с тем столь глубоким проникновением в будущее. Правда, союз с Персией делал предприятие менее фантастичным. В девятнадцатом веке агенты и солдаты царя, вынужденные избегать персидской территории, должны были обогнуть ее с севера, пройти через степи Туркестана и могли приблизиться к Индии только после грандиозного обхода. В 1808 г. расположенная на Иранском плоскогорье, занимающем господствующее положение между долиной Евфрата и Индийскими странами, Персия открывала нам более естественный и прямой путь в Индию, тот путь, по которому всегда шли завоеватели и купцы. Но было ли содействие Персии искренним или, по крайней мере, имеющим цену? Как ни симпатизировал нам Фет-Али, правительство его было распущено и своевольно. Его действиями руководила интрига; все зависело от подкупа. Если бы Персия и допустила нас на свою территорию, она, вероятно, возбранила бы доступ к себе нашим союзникам, русским, в которых привыкла видеть опасных врагов.
Эти затруднения не могли ускользнуть от Наполеона, и, однако, несмотря на все это, при чтении его точных и подробных инструкций Гардану ясно видно его намерение наметить этапы будущего похода. В складе его ума всегда выступает одна особенность, которой не следует пренебрегать при оценке столь невероятных проектов. Даже позволяя себе увлекаться ими, он был далек от того, чтобы не признавать за ними рискованного и романтического характера и не в меру обольщать себя возможностью успеха. Но так как его необычайная способность и страсть к математически точному подсчету шансов своих проектов были равны силе его воображения, – явление, быть может, единственное в своем роде, – то как только какой- либо из таких проектов останавливал на себе его внимание, он находил особенное удовольствие представлять его себе в точной, конкретной форме, с правильными очертаниями, с точно определенными линиями, и даже его мечты принимали математическую форму. По тому серьезному вниманию, с каким он изучал поход в Азию, нельзя с достоверностью заключить, что он льстил себя надеждой довести одну из своих армий до Индии, по крайней мере, в одну кампанию. Мысль, которую он лелеял, – как это и обрисовывается в его переписке и подтверждается указаниями современников,[289] – очевидно, была более осуществимой и более практичной.
Когда он думал о приведении в исполнение стремительного движения Франции и России к азиатским странам, его непосредственной целью было не поразить Англию оружием, а причинить ей моральный ущерб, пошатнуть ее престиж и поколебать в ней уверенность в ее безопасности. Для достижения этого результата не было необходимости доходить до Индии, нужно было только доказать, что это возможно. Император имел в виду скорее демонстрацию, чем нападение. По его мнению, достаточно будет нашим колоннам миновать Босфор, чтобы привести в трепет Азию. В безлюдных пустынях этого материка, где слышен малейший шорох, шум наших шагов пробудит бесконечное эхо и донесется до Индии; он вселит надежду в народах и ужас среди их владык. Англия почувствует непрочность своего могущества. Увидя перед собой нацию, которая, перейдя пределы возможного, готовится нанести ей смертельный удар, она испугается нападения, успех которого удвоится благодаря имени Наполеона, вступит для предупреждения нападения в переговоры, и гордыня ее смирится перед столь страшной угрозой.
Вот какие мысли роились в уме Наполеона при его возвращении из Италии; можно предположить, что они часто посещали его за время его долгого пути. 1 января 1808 г., возвратясь в Тюльери, не отдохнув ни минуты, он запирается с Талейраном и проводит в беседе с ним пять часов. [290] Хотя он и позволил князю Беневетскому переменить должность министра на звание вице- кардинала, но, освободив его от других дел, он всегда охотно с ним советовался, посвящал его в важные государственные дела и держал его при себе на случай совещаний по вопросам высшей политики. Их беседы повторялись в течение нескольких дней и не ускользнули от общего внимания. В них он открыл ему оба проекта, – первый, по которому в жертву приносилась Турция, и второй, по которому объектом его операций могла сделаться Индия. Несмотря на возражения Талейрана, он дал заметить, что тот и другой проект его сильно соблазняют.[291]
Однако эти проекты заключали в себе только одну сторону его обширнейших планов, только одну из частей обнимавшей весь мир политической системы. Другие дела поглощали тогда императора, и каждое из них могло быть рассматриваемо им как дело исключительной важности и требующее полного его внимания. В это время он заканчивал и усиливал оккупацию Португалии, посылал новые полки по ту сторону Пиренеев, осторожно вводил свою армию в глубь Испании и потихоньку протягивал к ней руку. В Италии, заняв сперва Этрурию, Парму, Пьяченцы, он решает захватить романские государства и зачинает против главы церкви роковую для его памяти борьбу. Эти многочисленные дела не отрывают его от мыслей о Востоке, и несмотря
