спасения больше нет. Греки разобьют их, потому что они воюют за правое дело. И боги-олимпийцы не допустят, чтобы варвары разрушали их храмы и статуи.
— Замолчи, ты, гетера! — рявкнул царь. — Или я велю тебя высечь, как никудышную рабыню!
Слова царя не испугали Дафну.
— Давай, высеки меня кнутом! — крикнула она со слезами на глазах. — Варвары ни на что больше не способны. Ума у них нет, поэтому они всего стараются достичь силой.
Дафна испуганно замолчала. И как это могло у нее вырваться?
Все взгляды устремились на Ксеркса. Тот растерянно смотрел на гречанку. Его черная борода дрожала. Пальцы нервно теребили золотые застежки на одежде. Потом, после бесконечной паузы, он хриплым голосом позвал начальника охраны, стоявшего за его спиной. Фыркнув, Ксеркс задрал голову и громко приказал:
— Бей ее в лицо. Разбей ей лицо. Бей, пока не потечет кровь! Я хочу это видеть!
Хилиарх, великан в кожаных доспехах, коротко подстриженный, с волосатыми руками, как из-под земли вырос перед Дафной и стоял словно бык, могучий и неумолимый. Дафна посмотрела на него открыто, без видимого страха, и этот взгляд смутил начальника охраны. Обычно он видел только ужас и отчаяние в глазах своей жертвы. А сейчас на него смотрели глаза, полные бесстрашия и такой естественной привлекательности. Хилиарх не мог припомнить, чтобы когда-нибудь испытывал сочувствие к человеку, которому он всаживал в грудь меч или отрубал голову. Но необходимость ударить женщину рукой, сделать ей больно вызвала растерянность и даже неловкость. Неотрывно глядя на Дафну, он чувствовал на себе сверлящий взгляд великого царя. Хилиарх размахнулся и ударил. Голова женщины легко откинулась в сторону — так выпадает клубок шерсти из рук прядильщицы. Веки Дафны задрожали, но она по-прежнему мужественно смотрела на карателя.
— Бить, я сказал! — рассвирепел Ксеркс. — Ты должен разбить ей лицо!
Великан все еще колебался, но потом размахнулся второй раз и жестоко ударил гетеру своим костистым кулаком. Она пошатнулась и раскинула руки, чтобы не потерять равновесие. Светлая кровь потекла у нее из носа и правого уголка рта. Дафна почувствовала теплую кровь на своей коже, но, прежде чем она пришла в себя, начальник охраны ударил ее в третий раз, так что кровь брызнула в разные стороны. Удар был такой сильный, что женщина в одно мгновение рухнула на вышитый золотом ковер.
Картина боя в Саламинском проливе тем временем изменилась. Греки, с благой помощью ветра, посланного Посейдоном, гнали варварские корабли назад. Теперь было видно, насколько опасны двойные тараны быстроходных греческих триер. На полном ходу они вспарывали персидские корабли и благодаря нескольким быстрым, сильным ударам весел уходили из опасной зоны. Маневренность давала греческим триерам еще одно преимущество: они уворачивались от вражеских стрел, в то время как их гоплиты без труда снимали своими стрелами рулевых и лучников противника. А в рукопашной схватке эллины были, несомненно, отважнее.
Пролив приобретал все более ужасающий вид. Обычно спокойные воды, отражавшие голубое небо Эллады, стали бурыми от крови убитых и раненых воинов. Утопающие цеплялись за все что можно, но и их настигали стрелы лучников.
Варвары уже сдались. На востоке некоторые корабли пытались уйти в сторону Фалера. Но Еврибиад послал за ними спартанцев, и те безжалостно таранили их, отправляя на дно моря.
Ксеркс понял, что битва проиграна, и начал причитать:
— О Аура Мацда, почему ты отвернул от меня свой благочестивый лик? Разве я не принес тебе в жертву целые стада коров с белыми, торчащими в небо рогами? Разве твой противник Ахриман сильнее тебя? Я спрашиваю тебя, Аура Мацда, почему ты отвернулся от меня?
При этом он тянул руки к небу и закатывал глаза. Жрецы размахивали кадилами и бормотали свои бесконечные молитвы. Приближенные царя, сложив перед лицом ладони, завели многоголосое молитвенное пение.
— Я засыплю пролив, чтобы мои войска смогли пешком перейти на Саламин! — бушевал великий царь. — Здесь будет дорога, и никто тогда не посмеет утверждать, что флот Ахеменидов пошел на дно в Саламинском проливе. Пролива больше не должно быть, слышите?
Гонец сообщил о прибытии Мардония, который командовал сухопутными войсками. Мардоний, невысокий жилистый мужчина, салютовал громким боевым кличем. Когда его взгляд упал на неподвижно лежавшую женщину, царь пояснил:
— Я должен был ее наказать. Она повысила на меня голос.
Мардоний наклонился, взял повисшую плетью руку Дафны и перевернул женщину на спину. Посмотрев на залитое кровью лицо гетеры, он приложил ухо к ее груди, а потом приказал слугам:
— Отнесите ее в гарем. Она еще пригодится нам!
Обратившись к царю, Мардоний с горечью произнес:
— Клянусь моим отцом Гобрием! Никогда в жизни я еще не видел такого опустошительного сражения. Наш флот уменьшился на двести кораблей. Но это не должно омрачать тебя, величайший из царей. Окончательная победа достигается не парусами и веслами, а конницей. Я, Мардоний, племянник и зять великого Дария, покараю греков за содеянное ими на море.
— Нет, нет, нет! — запротестовал Ксеркс. — Боги эллинов сильнее наших богов. Они победили даже Ауру Мацду.
— О царь земель, властитель народов! Не персы проиграли эту битву. Нет, это трусливые финикийцы, неповоротливые египтяне, ни на что неспособные киприоты и пугливые киликийцы виноваты в нашем поражении. Разреши мне выступить против греков с твоим войском — с мидийцами, бесстрашными азиатами, — и я уничтожу греков, как мы уничтожили Афины.
Уверенность в речи Мардония понравилась великому царю. Он сказал, что подумает до следующего дня. Потом отвел полководца в сторону и сказал:
— Мардоний, ты не потерпел ни одного поражения. Ты самый храбрый. Ты защитишь мою жизнь?
Ксеркс, который вызывал страху мидийцев, саков, бактрийцев и индийцев, хотя многие боялись их самих из-за жестокости и вероломства, дрожал теперь перед отважным греческим народом.
— Повелитель, — почтительно ответил Мардоний. — Я дал клятву защищать родину и, если надо, отдать за нее жизнь. Ты — наша родина, великий царь. И я буду защищать тебя ценой своей жизни.
Ксеркс подошел к полководцу вплотную и прошептал так, чтобы никто не слышал:
— Слушай, Мардоний, я боюсь греческих богов больше, чем доверяю нашим богам. Если эллины подкупили наших богов…
— Боги неподкупны, повелитель!
— Но как смогли греки разбить наш флот? Ты знаешь, какие жертвы я принес Ауре Мацде!
— Я знаю, царь царей. Целые стада коров были убиты в угоду ему!
— А если греки на своих быстроходных триерах пойдут к Геллеспонту и разрушат мосты? Тогда мы окажемся в ловушке и спасения уже не будет.
— Великий царь! Не бойся этого. Все наши оставшиеся корабли отошли к мысу Сунион. Флот эллинов сейчас у Саламина. Чтобы пройти к Геллеспонту, им нужно обогнуть мыс. Мы их не пропустим.
— Хорошо. Я тебе верю, — устало произнес Ксеркс. — Проводи меня в мою палатку. Я хочу поплакать.
Мардоний сделал знак рабам, и те, подняв трон, отнесли царя в палатку, перед которой полыхал большой костер.
Над проливом появились первые звезды. Они мирно светили, будто ничего не произошло. На острове яркими пятнами светились костры греков. На высотах Эгалеоса — костры варваров. А между ними, в узком проливе, догорали корабли персидского флота, плавали доски и бревна, которые южный ветер прибивал к берегу Аттики. Время от времени одна из горящих триер вздымалась, словно раненый зверь, из последних сил борющийся за жизнь, и с шипением исчезала в волнах.
Бесчисленные обломки кораблей прибило в эту жуткую ночь к мысу Колиада. Позже они служили грекам дровами. Тем самым сбылось предсказание Лисистрата, которое греки тогда не поняли: «Женщины Колиады будут веслами поджаривать ячмень».
