— Тсс! Не так громко! Если это услышит прекрасная Аттис, начнется гражданская война.
Дафна хихикнула.
— Аттис считает себя самой красивой, — продолжала Мегара. — Самая умная, возможно. Во всяком случае, она на равных дискутирует с великими учеными из философской школы. Но самая красивая? Я думаю, что государственные мужи любят Аттис именно за ее ум.
— Как ты считаешь, что афинские мужчины больше всего ценят в женщинах? — поинтересовалась Дафна и снова легла на белый мрамор.
Мегара рассмеялась.
— Это зависит от того, о каких женщинах ты говоришь. Поэт сказал, что наивысшими достоинствами женщины являются молчаливость, скромность и умение тихо вести домашнее хозяйство. Но это касается только домохозяек. Известно, что каждый знатный афинянин любит женщин с противоположными качествами: умных, умеющих поддерживать беседу, возбуждающих чувства — в общем, с которыми не стыдно показаться в обществе. Не правда ли, парадокс?
— Действительно. Но такое отношение мужчин не говорит об их благородстве.
— Благородство! — Мегара всплеснула руками. — Что такое благородство? Каждый видит в этом что- то свое, и чаще всего то, что выгодно ему самому. Посмотри, например, на Фемистокла и Аристида…
— Я не сомневаюсь в благородстве Аристида! — перебила ее Дафна.
— Ты не сомневаешься! — Мегара усмехнулась. — Тогда попробуй спросить Фемистокла насчет благородства его противника, и ты услышишь совсем другое мнение. Он назовет Аристида властолюбивым, самодовольным и мстительным.
— Он вырвал меня из когтей гоплитов и избавил от участи рабыни. Я называю это благородством!
— О Зевс! Твоими устами, Дафна, говорит неопытность. В свои четырнадцать лет ты еще многого не понимаешь. Только не думай, что Аристид привел тебя сюда из благородных побуждений!
— Ты… ты считаешь, что он… — Дафна запнулась, и Мегара кивнула, не сказав ни слова. — Но он же мне в деды годится! — поразилась девушка.
— Вот именно, — подтвердила Мегара. — Вот именно…
Они стояли перед алтарем двенадцати богов, прикованные друг к другу за запястья, в рваной одежде, со спутанными волосами и мрачными лицами: военнопленные персы. Их было несколько сотен, и их ждала горькая участь рабов. Афиняне насмехались над варварами, соединенными между собой цепями. А ведь всего лишь несколько дней назад одно упоминание о персах наводило на жителей столицы страх и ужас. Теперь их можно было покупать как рабочий скот за двести драхм. Но торговля шла медленно.
Афиняне больше интересовались захваченным оружием и утварью. Все было выставлено в длинный ряд: повозки, щиты, копья. Особенно большим спросом пользовались персидские луки и стрелы. Их надежность была известна всем.
— Кому нужен такой раб, — говорил Фемистокл своему другу и боевому товарищу Фриниху, указывая на пленных варваров. — Ведь ни один из них не говорит на нашем языке. Его можно только отлупить и выгнать на работу. Но он же не будет знать, что и как ему делать. — Фриних утвердительно кивнул.
— Господин! — раздался голос из ряда пленников. — Я говорю на вашем языке!
Фемистокл изумленно замолчал, перешагнул через выставленные щиты и подошел к варвару, высокому, худому мужчине, который серьезно смотрел на грека.
— Я Артанаменеш, толмач.
Фемистокл оглянулся на своего друга Фриниха, спокойно взиравшего на пленника. Потом подозвал одного из демосиев, общинных рабов, которые вели продажу, и объявил:
— Двести драхм за этого мужчину, от Фемистокла из филы Леонтис!
Демосий освободил пленника от цепей. Фемистокл, окруженный целой толпой оборванных нищих, для которых алтарь двенадцати богов был родным домом, отсчитал в руку общинного раба двадцать золотых монет. Ситофилакс, ответственный за продажу рабов, записал сумму и имя покупателя на восковую табличку.
— Ты не пожалеешь, — учтиво произнес варвар и поклонился эллину.
— Для варвара ты превосходно говоришь по-ионийски! — Фемистокл был искренне удивлен.
А Фриних, поэт, добавил:
— Можно подумать, что ты научился нашему языку на одном из островов.
Артанаменеш кивнул.
— Я изучал язык в другом месте, нб мой отец родом с Сикинноса, одного из Кикладских островов. Вы, конечно, знаете этот остров. Сам я родился в Персии, в Эктабане. Мой отец, как и я, был переводчиком у Ахеменидов.
— Как тебя зовут? — переспросил Фриних.
— Артанаменеш, — ответил варвар.
— Ни один человек в Элладе не запомнит это имя! — запротестовал Фемистокл. — Мы будем называть тебя Сикиннос, как родину твоего отца. Все будет хорошо, пока ты будешь приносить пользу, — говорил Фемистокл, когда они шли к его дому в западное предместье. Это прозвучало не очень обнадеживающе для пленника, и он осторожно осведомился, какие обязанности ему придется исполнять. Полководец ответил, что это будет зависеть от степени доверия, которое сумеет внушить ему раб. Нередко прилежные рабы оказывались шпионами.
У подножия акрополя, где среди темных кипарисов протянулась Священная дорога, ведущая в Элевсин, варвар остановился, упал на колени и вознес руки к небу:
— Клянусь Митрой,[24] который до этого оберегал меня, и Зевсом, который теперь направляет мою судьбу. В моих жилах течет эллинская кровь, и я никогда не предам греков! — Затем он поднялся и подошел вплотную к Фемистоклу, будто хотел шепнуть ему что-то на ухо.
Тот, однако, отстранился и спокойно произнес:
— Ты можешь говорить вслух. Фриних — мой друг. У нас с ним нет тайн друг от друга.
— Хорошо, — согласился Сикиннос. — Я хочу кое-что рассказать. Возможно, это обеспокоит тебя, но все, что ты услышишь, — правда.
Оба грека с нетерпением смотрели на раба.
— Ты угрожал пленным пытками в связи со смертью гетеры. — Сикиннос на мгновение замолчал, а затем негромко произнес: — Ты поступил бы очень несправедливо, потому что смертельная стрела прилетела не из лагеря пленных персов.
Фемистокл схватил Сикинноса обеими руками и стал трясти его, желая во что бы то ни стало узнать правду.
— Ты видел убийцу! — все время повторял он. — Ты видел убийцу!
Фриних с трудом успокоил друга, и раб продолжил:
— Хоть персидские луки и славятся своей мощью, позволяющей поражать цель на большом расстоянии, но лагерь военнопленных находился слишком далеко от палатки гетер: только стрела Геракла могла бы поразить цель на расстоянии в полстадия. Но попасть в человека сквозь палатку — это (видят боги!) вообще граничит с волшебством.
— Кто это был? Ты видел его? — наседал полководец на своего раба.
— Да, — ответил Сикиннос. — Была полная луна, и мы все видели коварного лучника. Он крался вокруг палатки и, видимо, подслушивал разговор, происходивший внутри. Это был один из ваших, грек. Ни один перс не будет носить хламиду.
— Но стрела! — возбужденно закричал Фемистокл. — Это же была варварская стрела!
Сикиннос сделал успокаивающий жест.
— Персидские стрелы тысячами лежали на поле битвы. Сегодня на агоре их продавали пучками.
Фемистокл кивнул. Эмоции захлестывали его.
— Ты бы узнал этого лучника? — спросил он через некоторое время.
Раб подумал и ответил, закрыв глаза:
— Да, я ясно вижу перед собой этого человека с его крадущейся походкой и странными движениями,
