приступите. Не хватает только букв.
– Теперь я понимаю, – сказал Мельцер.
Лин Тао спустился с возвышения и подошел к зеркальщику:
– Не знаю, понимаете ли вы все до конца, мастер Мельцер, но вы не выйдете из этой лаборатории, пока не отольете нужные буквы. Я совершенно серьезно.
Так зеркальщик из Майнца той же ночью приступил к копированию глиняных букв. Работа потребовала гораздо меньше усилий, чем он ожидал. Для литья Мельцер выбрал тот же сплав, который использовал для своих зеркал: восемьдесят две части свинца, девять частей олова, шесть – сурьмы и три части меди. Но все это оставалось его тайной.
За два дня и две ночи он спал всего три часа. Мельцер отлил столько букв, что их хватало на то, чтобы начать насаживать латинский текст индульгенции в зеркальном отображении на плоскую клетку: около девятисот кубиков-букв, обрамленных в дерево, направленных против плотской страсти и всех иных грехов.
Как только была готова первая пластинка с текстом, Мельцер сделал вторую, третью и четвертую. Затем китайцы, которые владели этим искусством, принялись за печать. Процесс ничем не отличался от того, что Мельцер видел у резчиков по дереву в Майнце, печатавших на мягкой бумаге изображения святых с благочестивыми текстами, которые были вырезаны на дереве и жирно намазаны сажей. Зеркальщик делал все новые и новые буквы, выстраивал их в порядке появления в индульгенции, пока наконец не набралось двенадцать клише.
Лин Тао, казалось, удивился выдержке и ожесточению, с которыми зеркальщик выполнял свою работу. Китаец сказал:
– Мастер Мельцер, может быть, по виду вы и европеец, но внутри у вас – душа китайца.
Мельцер не понял, что имел в виду Лин Тао, и рассмеялся.
– Вы хотите сказать, что моими предками, вероятно, были китайцы?
– Нет, я не это имел в виду. Мне кажется, что ваш характер сродни характеру китайцев. Европейцы преданы Богу, но противостоят судьбе. Китайцы же, напротив, преданы судьбе, но противостоят Богу.
– Этого я не понимаю.
– Ну, я хочу сказать, что мы, китайцы, хоть и подчиняемся течению жизни, но если нужно сделать невозможное, мы не позволим ни одной силе мира помешать нам. Я никогда не думал, что вы способны справиться с поставленной задачей за такое короткое время.
Мельцер пожал плечами, словно хотел сказать: в таком случае вы недооценили меня, мастер Лин Тао.
В тот же миг громкий крик перекрыл глухой шум плавильной печи и поскрипывание печатного пресса, и к Лин Тао приблизился высокий мужчина в длинном черном плаще и с капюшоном на голове, сопровождаемый бурно протестовавшим китайцем. Лин Тао был удивлен внезапным появлением незнакомца, ведь маленькая боковая дверь находилась под тщальным надзором. Лин Тао возмущенно вскричал:
– Как вы сюда попали, чужак, и что вам здесь нужно?!
Незнакомец подобрал полы своего плаща, элегантно приставил левую ногу к правой, поклонился и изящным движением отбросил накидку в сторону, так что стали видны завязанные на коленях панталоны и сверкающий золотым шитьем камзол. При этом непрошеный гость сказал:
– Простите, мастер Лин Тао, что я вошел без вашего позволения, но этот пес в обличье стражника отказался сообщить о моем прибытии! – Человек в плаще вытянул левую руку, указав на своего преследователя. (Нетрудно было понять, что рука эта сделана не из плоти и крови, а из дерева) И добавил:
– Мое имя Энрико Коззани, я посланник республики Генуя.
Лин Тао отпрянул, сбитый с толку манерами незваного гостя. Похоже, присутствие в лаборатории генуэзца было нежелательным, и китаец сердито ответил:
– Не припомню, чтобы я приглашал вас, генуэзец!
– Нет, наверняка не приглашали, мастер Лин Тао.
– Откуда вам известно мое имя?
– Господин, – неохотно ответил Коззани, – я посланник Супербы. Так называют республику Генуя, а «ла суперба» означает «великая», «великолепная», «могущественная». Это значит, что от нас, генуэзцев, не скроется ничего из происходящего в этом мире. Вы меня понимаете? – При этом генуэзец подмигнул мастеру Лин Тао.
– Нет, – ответил китаец. – Боюсь, генуэзец, вам придется выразиться яснее.
Коззани засмеялся и окинул взглядом рабочих, станки, с которых равномерно сходили индульгенции.
– Ну, – произнес он, – от шпионов республики Генуя не укрылось, что в далеком Китае было сделано открытие, призванное изменить мир. Вы научились писать быстрее, чем тысяча монахов, и притом с точностью, доступной только автору труда.
Но казалось, ничто не может вывести Лин Тао из равновесия. Он закатил рукава своего плаща и сказал, хитро поблескивая глазами, как обычно певуче:
– Да, да, европейцы думают, что это они основоположники культуры; но китайская культура не только старше, она также превосходит вашу в изобретательности.
Генуэзский посланник вздохнул.
– Мастер Лин Тао, мне все равно, хитрее ли китайцы, чем европейцы, или европейцы хитрее, чем китайцы. Суперба отправила меня в Константинополь, чтобы я привез вашу тайну в Геную. Видите ли, мы, генуэзцы, богаты и могущественны, наши корабли пересекают все моря мира. Мы предпочитаем торговать, а торговать – значит разговаривать, для размышлений остается мало времени. Вы же, китайцы, – так говорят наши шпионы – бедны, власть ваша ограниченна, но зато у вас есть мудрецы и много времени на то, чтобы думать. Я не стану ходить вокруг да около: разрешите нам воспользоваться вашим открытием, и мы вознаградим вас по-царски. Назовите ваши условия!
Зеркальщик молча наблюдал за переговорами, но теперь он стал бояться, что мастер Лин Тао согласится на предложение генуэзца. В первую очередь Мельцер опасался, что если Лин Тао откроет генуэзцу тайну, он, Михель Мельцер, останется не у дел.
Поэтому Мельцер подошел к генуэзскому посланнику, представился и произнес:
– Многоуважаемый мэтр Коззани, в этом деле, о котором идет речь, мне тоже нужно кое-что сказать, поскольку, даже овладев тайной, вы еще долго не сможете освоить производство букв.
Коззани вопросительно поглядел на китайца. Лин Тао кивнул.
Тогда генуэзский посланник сказал, обращаясь к зеркальщику:
– В таком случае назовите ваши условия.
Нерешительный в подобных делах Мельцер покачал головой:
– На данный момент мы не думаем о том, чтобы продать тайну искусственного письма. Кроме того, уже есть заинтересованное лицо, предложение которого наверняка превосходит возможности даже баснословно богатых генуэзцев.
– Позвольте, я угадаю, – перебил его Коззани. – Папа Римский. Забудьте о нем. С больным слабаком сделок не заключают.
Мельцер рассмеялся, хоть ему и не понравилось высокомерие посланника.
– Генуэзцы не любят Пап, мэтр Коззани?
– Понтифекс заслуживает скорее сочувствия. Он – жертва могущественного дворянства из своего окружения. Когда в Ферраре вспыхнула чума, Папа перенес Церковный Собор во Флоренцию, вместо того чтобы перенести его в Рим, поскольку боялся возвращаться в Ватикан. Но сейчас, говорят, он выразил пожелание снова отправиться в Рим, поскольку казна его опустела.
– Это известно. Но вам не стоит беспокоиться о Папе, мэтр Коззани. Вера – всегда прибыльный товар.
Лин Тао с недоверием следил за разговором Мельцера и опытного генуэзца. Китаец смущенно кружил вокруг них, пока ему, наконец, не пришла в голову спасительная мысль. Он попросил генуэзского посланника прийти завтра, поскольку нужно все обдумать. И таким образом Лин Тао немедленно выпроводил Коззани из
