– Полтысячи ведер для каждого. Не меньше! Мелендез, обращаясь к императору, произнес:
– Это можно устроить, Трисмегист.
Зеркальщик был озадачен. Он думал, что император откажется от своего замысла. Но выяснилось, что император уже все предусмотрел.
– Но где же, господин, плавить зеркала?
Император предпринял слабую попытку улыбнуться – Мельцер впервые видел у него на лице подобное выражение – н ответил:
– Разве ты не плавил в старой церкви свинец для китайцев? Мельцер удивленно поглядел на пето.
– Мне известно все, что происходит и моем государстве, – продолжал император. – Я знаю всех магов, знахарей и шарлатанов Константинополя. Почему чернокнижники из далекого Китая должны были укрыться от моего взора?
– То есть вам известно об открытии китайцев?
– Да, конечно же. Только я придаю ему меньше значения, чем Папа Римский или король Арагонии Альфонс. – Говоря это, Иоанн бросил многозначительный взгляд на Мелендеза. – Я не верю в то, что искусственное письмо способно изменить мир. Если бы это было возможно, то монахи и писари остались бы без работы, а их перья пока что все равно быстрее, чем сделанные из свинца буквы.
– Может быть, это и так, – возразил Михель Мельцер, – но только до тех пор пока речь идет об одном труде. Если же понадобится сотня или тысяча, или даже десять тысяч экземпляров, то искусственное письмо будет в сотню, даже тысячу раз быстрее, чем все писари и монахи мира, вместе взятые.
– Ты с ума спятил, зеркальщик! Во всем мире не найдется десяти тысяч людей, способных прочесть подобное произведение! Зачем же это нужно?
Мельцер смущенно пожал плечами. О папских индульгенциях он предпочел умолчать.
Тут в разговор вмешался Мелендез.
– Мой сват, король Альфонс Великодушный, заявил о своей готовности поставить олово и свинец в количестве, необходимом для вашего кабинета, если за это вы поделитесь с ним тайной.
Иоанн Палеолог указал на зеркальщика.
– Черное искусство не в моих руках, арагонец. Вам придется договариваться с ним!
Мельцер поднял руки, защищаясь:
– Я буду договариваться только по поручению мастера Лин Тао, который привез эту тайну из Китая.
– Конечно, – перебил Мелендез, – но, насколько мне известно, вы – единственный, кто владеет тайной обращения с таинственными буквами.
– Кроме того, мастер Лин Тао – убийца, – добавил император. – Он сидит в самом глубоком подземелье замка и ждет казни.
Зеркальщик сделал два шага по направлению к императору и громко крикнул:
– Этого не должно случиться! Мастер Лин Тао – не убийца!
– Он убил папского легата Альбертуса ди Кремону. Смерть от меча будет единственно справедливой карой.
– Владыка! – проникновенно воскликнул Мельцер. – Трисмегист! Лин Тао стоял рядом со мной, когда произошло убийство…
– Он был заказчиком!
– Но зачем ему убивать папского легата? Альбертус ди Кремона пообещал много денег за выполнение заказа. Зачем Лин Тао отнимать состояние у себя самого? Трисмегист, сделайте мне одолжение: отпустите мастера Лин Тао или по крайней мере дайте ему возможность доказать свою невиновность. Тогда я соглашусь сделать вам зеркальный кабинет, который будет дарить вам радость до конца ваших дней.
Император притворился удивленным.
– Правосудие должно свершиться! А что, если я не исполню твою просьбу? В этом случае ты откажешься служить мне?
Мельцер промолчал. Он склонил голову набок, и взгляд его встретился с взглядом лютнистки. Это не было случайным совпадением, нет, Симонетта внимательно следила за происходящим, а от какого мужчины укроется внимательный взгляд женщины?
Мелендез словно между прочим сказал:
– А что, если нож попал не в того? Я имею в виду, вполне возможно, что Лин Тао желал смерти не папскому легату.
Зеркальщик поглядел Мелендезу в глаза – в них притаилась довольная ухмылка.
– В таком случае чьей же смерти он желал?
– Вашей.
Зеркальщик почувствовал, что все взгляды устремились на него. Наконец он пробормотал, особо не рассчитывая на ответ:
– Зачем ему это? Зачем?
– Зачем? – переспросил испанец. – Я не знаю, о чем вы договаривались, но предполагаю, что мастер Лин Тао обещал вам жирный кусок от ожидающейся прибыли. Целое жаркое лучше половины…
Мельцер вспомнил о своем похищении, когда китайцы не слишком вежливо с ним обошлись. Неужели он обманулся в мастере Лин Тао? Может быть, китайцы просто использовали его в своих целях? Внезапно Мельцер задумался о том, а нужно ли ему освобождать Лин Тао.
В следующий миг раздался взрыв, похожий на пушечный выстрел, за ним последовал второй, третий… Затем взрывы стали раздаваться отовсюду.
– Господи, спаси и сохрани, турки идут! – закричал посланник из Арагонии и бросился к выходу.
Симонетта кинулась в объятия Мельцера, а тот поглядел на императора в поисках поддержки.
Но Иоанн Палеолог казался счастливым как дитя, он хлопал в ладоши и все повторял:
– Фейерверк, фейерверк!
Только теперь Мельцер понял, что огненные вспышки, видимые из окон, треск и шипение, многократные удары грома – все это был искусный фейерверк, который император припас для своих гостей.
Это было довольно легкомысленно, поскольку, как и испанец, многие подумали об очередном нападении турок, и немало гостей покинули празднество и разбежались по домам. Остальные направились в парк, чтобы поглядеть на чудесные огни.
В небо со свистом взмывали фонтаны искр: желтых, красных, зеленых. Высоко над головами гостей взрывались огненные шары, звездным дождем опадая на землю. В небе шипело, рокотало, завывало, а зрители радостно кричали и хлопали в ладоши, когда невидимые шары света внезапно превращались в огромные светящиеся зонты.
Хотя зрелище, разыгрывавшееся в небе, было прекрасно само по себе, вспышки света тоже добавляли веселья, заставляя замаскированных гостей появляться на доли секунды и снова исчезать во тьме. Яркие маски и таинственные лица, вуали и маскарадные костюмы – все это возникало и исчезало, словно дьявольское наваждение.
Мельцер обнял Симонетту, и лютнистка прильнула к нему, словно ища защиты от шума и огня.
Ночь была теплой, несмотря на то что уже давно перевалило за полночь. Как и большинство гостей, Мельцер и Симонетта предпочли после фейерверка прогуляться по парку, где по старой традиции в большом круглом пруду в центре парка плавали огни. Мельцер и его прекрасная спутница опустились на каменную скамью, скрытую за кустами с тяжелыми плотными листьями, образовывавшими живой грот.
Своим полуослепшим взором я вижу все, словно это было вчера: огни на воде, черные тени деревьев, кусты на фоне звездного неба. Слышу воркование и приглушенные голоса. Но как скоротечен блеск юности! Vanitas vanitatum! Суета сует и томление духа, как говорят проповедники. К чему короткое, сильное вскипание плоти, если с каждой песчинкой в больших песочных часах времени приближается вечность?
Зачем же мне рассказывать о том, что было тогда, если сегодня это кажется мне нереальным, словно сон, исчезающий с наступлением утра? Вы хотите это знать? Ну хорошо. Это правда! Внезапно я почувствовал руку Симонетты у себя между бедер; да, я ощутил – видеть этого я не мог, поскольку было темно, – что Симонетта искала мое мужское достоинство, выпиравшее у меня из брюк. В мечтах я рисовал ее тонкие белые пальцы, скользящие по лютне, касающиеся струн, и с каждым аккордом возрастало мое возбуждение. Мне казалось, что под пальцами венецианки мое мужское достоинство дрожит подобно
