цветом, и, о небо, именно этот простой прием подсказал ему решение проблемы. Извлекать буквы из закопченных матриц было гораздо легче.
В отличие от старых букв, которыми Михель печатал индульгенции для да Мосто, новые буквы были более четкими, тонкими и больше напоминали почерк монаха, чем его первые эксперименты с искусственным письмом. Сравнивая шрифты, Мельцер заметил, что некоторых букв не хватало. Он точно знал, что для текста да Мосто он использовал пять «А», двенадцать «О», тринадцать «I» и тридцать две «Е»; но теперь осталось только четыре «А», одиннадцать «О», двенадцать «I» и тридцать одна «Е».
«Али Камал, мерзкий лягушонок!» – пронеслось в голове у Мельцера. На следующий день он отправился к фондако[14] египтянина, находившемуся неподалеку от арсеналов.
Дела Али Камала, казалось, шли хорошо, насколько можно было судить по его внешнему виду. И все же он почувствовал себя не в своей тарелке, когда увидел перед собой зеркальщика: нечистая совесть, очевидно, сильно беспокоила его. Однако египтянин приветливо улыбнулся и сказал:
– Ради бога, неужели у вас снова что-то украли, мастер Мельцер?
– Не стану долго болтать, – ответил Мельцер, оттесняя Али в глубь дома. Со дня их последней встречи там стало еще больше различного багажа. – Ты обокрал меня, египтянин. Ты подлый вор, и я заявлю на тебя капитану Пигафетте.
– Я вас обокрал? Кажется, вы плохо спали, господин Мельцер, – едко сказал Али Камал. – Вы же знаете, я всегда был вашим другом. Разве вы не пользовались неоднократно моими услугами?
– Конечно, – ответил Мельцер, – а еще ты меня неоднократно обманывал.
И тут же добавил:
– Где мои буквы, египтянин?
– Буквы? – Али притворился, что ничего не понимает. – Не знаю, о чем вы, мастер Мельцер. Я вернул вам ваши буквы.
Мельцеру не понравилась непривычная наглость, с которой отвечал ему египтянин. Зеркальщик не дал себя запутать и ответил:
– Ты похитил у меня три дюжины букв, которые я дал тебе на сохранение. Где они?
– Мастер Мельцер, – уверенно начал Али, – да вы же знаете, что я даже не владею вашим письмом, зачем мне, Али Камалу из Булака, нужны ваши латинские буквы?
– Тебе не нужны, египтянин; но в Венеции наверняка есть много людей, которые заплатили бы за это немалые деньги. Так что не виляй. Где буквы? Или ты их продал?
Али Камал пожал плечами, хлопнул себя ладонями по бедрам и продолжал повторять:
– Мастер Мельцер, поверьте, я действительно не знаю…
Мельцер вскипел от ярости. Египтянин притворялся, что ничего не знает, и это привело зеркальщика в неистовство. Не помня себя, он схватил горящую масляную лампу, висевшую на одной из балок, и с угрожающим видом поднес ее к стопке тюков с тканью.
– Да вы с ума сошли! – закричал Али изо всех сил. – Вы подожжете мой дом!
Пламя могло перекинуться на тюки в любую минуту, но Мельцер произнес с наигранным спокойствием:
– Я хочу всего лишь освежить твою память!
И увидев, что Али по-прежнему продолжает упорно молчать, поднес лампу к тюкам. Едкий дым тут же заполнил всю комнату.
Али прыгнул, бросился на дымящиеся тюки и стал голыми руками тушить тлеющую ткань.
– Вы с ума сошли! Да, я украл эти буквы! Боже мой, мне предложили за них столько денег, к тому же я думал, что вы ничего не заметите.
– Смотри-ка! – презрительно произнес зеркальщик, вешая лампу обратно на балку. Затем подошел к стоявшему на коленях египтянину и спросил:
– Кто это был? Кто дал тебе деньги?
– Я не могу этого сказать! – закричал Али, едва не ударившись головой об пол. – Мастер Мельцер, прошу вас, не теперь, прошу вас…
– Кто? – зарычал Мельцер, и его голос эхом разнесся по складу. – Кто, я хочу это знать!
– Я!
Резкий голос, раздавшийся из тени, показался Мельцеру знакомым. Повернувшись на звук, зеркальщик увидел перед собой Доменико Лазарини.
Лазарини подошел ближе, и Мельцер увидел, что в правой руке у него блеснул кинжал. Губы Лазарини были сжаты в узкую полоску, взгляд полон ненависти. Подняв кинжал, он остановился невдалеке от Мельцера и повторил:
– Это был я. Я подкупил египтянина.
Хотя зеркальщик чувствовал, что от испуга по его спине пробежал холодок, он не отступил ни на шаг. Этому человеку терять нечего, подумал Мельцер, он убил Джованелли и способен на все. Главное – не делать необдуманных движений, не говорить ничего лишнего, не выдавать своего страха!
И пока он раздумывал над тем, как реагировать на внезапное появление Лазарини, между двумя смертельными врагами встал Али Камал, развел их руками и закричал:
– Мессир Лазарини, вы не должны этого делать! Боже мой, запрещено убивать людей!
Лазарини с силой отбросил египтянина, не спуская глаз с Мельцера. При этом он попал кинжалом в плечо Али. Брызнула кровь. Али закричал и упал. Мельцер хотел кинуться на помощь юноше, но Лазарини вытянул руку с кинжалом и прошипел:
– Стой, где стоишь, зеркальщик, не то я тебя зарежу!
– Вы с ума сошли! – ответил Мельцер. – Мы не можем допустить, чтобы парнишка истек кровью.
– Какая тебе разница?
Мельцер сделал шаг по направлению к Лазарини. Тот не ожидал столько прыти от своего соперника и, замахав кинжалом, отступил и крикнул:
– Стоять, не то зарежу!
Этот шаг придал Мельцеру мужества. Конечно, ему по-прежнему было страшно, но он пересилил себя и, не обращая внимания на угрозы Лазарини, опустился на колени рядом с Али, чтобы осмотреть кровоточащую рану.
– Тряпку, хоть какой-нибудь клочок ткани! – воскликнул он. – Его нужно перевязать!
Али показал на свою рубашку, висевшую на стуле. Не обращая внимания на угрожающую позу Лазарини, Мельцер взял рубаху, порвал на полоски и начал накладывать перевязку на рану Али.
Доменико Лазарини с удивлением наблюдал за этим процессом – его угрозы не производили на зеркальщика ни малейшего впечатления. Лазарини недовольно вложил кинжал в ножны и стал ходить вокруг Мельцера, чтобы преградить ему путь к двери.
Широко расставив ноги и скрестив на груди руки, Лазарини встал перед зеркальщиком.
– Безвыходная ситуация, не так ли? – заговорил Лазарини, пряча ухмылку. – Я ведь не могу отпустить тебя, ты наверняка меня выдашь.
Мельцер кивнул.
– Действительно, очень неприятная встреча! Похоже, каждая наша встреча приносит нам какие-нибудь неприятности.
– В этом нет моей вины, зеркальщик!
– Нет, конечно, – усмехнулся Мельцер. – Вы как обычно ни при чем. На вас нет вины за убийство Джованелли, в моем несчастье вы тоже не виноваты. Как мог я быть настолько самонадеян, что обвинил вас в своих личных страданиях? Как мог я забыться и утверждать, что вы украли у меня любимую и хитроумным способом заставили ее переспать с вами?
– Вот это, зеркальщик, действительно подлое обвинение. Когда я ухаживал за Симонеттой, она дала мне от ворот поворот, но затем, когда я уже оставил всякую надежду, она пришла и сама отдалась мне, по доброй воле!
Мельцер нетерпеливо махнул рукой.
– Прекратите! Мы оба слишком хорошо знаем, о чем идет речь! Вам известно, что я о вас думаю.
Лазарини рассмеялся.
– Могу себе представить, и вы наверняка не удивитесь, если я скажу, что мне это глубоко
