порядочные кардиналы должны лежать в постельке, чтобы не проспать утреннюю мессу.
Скривив губы, между которых торчала на три четверти сгоревшая сигара, государственный секретарь выдавил:
— Мерзавец! — Затем, вынув изо рта окурок, обернулся и спросил: — Что ты хочешь, Асассин?
— Глупый вопрос, — заметил Пальмеззано и обошел стол, чтобы рассмотреть остальных игроков. — Играть с вами, конечно.
В этих кругах было не принято представляться друг другу, кроме тех случаев, когда это имело для кого-то особое значение. Причина добровольной анонимности заключалась в древней поговорке, которая утверждает: «Чего не знаю, о том не беспокоюсь», а также в том, что игрока в сопернике интересует лишь одно — его деньги.
Из всех игроков Пальмеззано знал только женщину, сидевшую слева от кардинала, — Анастасию Фазолино. Упрямый тип напротив нее производил впечатление ограниченного человека, однако этому противоречила пачка денег, за которой он скрывал свои грубые пальцы, державшие карты. Напротив Смоленски, беспрерывно куря сигары и рассыпая пепел, сидел коренастый, но при этом казавшийся слабым мужчина, который отличался, как и Смоленски, красноватым лицом, чем — по непонятным причинам — гордятся высокие духовные чины.
— Нас и так уже четверо, — забрюзжал Смоленски в ответ на слова Пальмеззано. — Убирайся!
Но тут неожиданно вмешалась Анастасия Фазолино.
— Ну зачем же? — воскликнула она. — Пусть играет вместо меня. Я больше не хочу. Сегодня не мой день. — И она поднялась, уступив место Пальмеззано.
Тот поблагодарил ее и вежливо поклонился, что как нельзя лучше шло человеку с его внешностью.
— Слышал о твоей взлетевшей на воздух машине, — сказал Пальмеззано кардиналу. — Чертовски странное дело, — добавил он, наблюдая, как Упрямый, сидевший справа от Смоленски, тасовал карты.
Двое других игроков испуганно посмотрели на Смоленски. Тот выплюнул окурок на пол рядом с собой и недовольно произнес:
— Мы здесь затем, чтобы играть, или затем, чтобы выражать соболезнования? — После небольшой паузы, видя, что все молчат, Смоленски спросил: — А у тебя есть деньги, Асассин?
Пальмеззано полез в левый, затем в правый внутренний карман своего двубортного пиджака. Вынув из каждого по пачке долларовых банкнот, он положил их перед собой на стол.
— Ставка сто, — заявил Упрямый.
Каждый из игроков положил сотенную купюру, банкир раздал перетасованные карты. Игроки погрузились в раздумье, а Анастасия встала за спиной кардинала, чтобы наблюдать за происходящим. После тщательного изучения своих карт, справа налево и слева направо, кардинал, на лице которого появилась дьявольская ухмылка, швырнул в центр стола тысячу долларов и, не отводя взгляда от карт, сказал:
— Сохрани тебя Бог, Пальмеззано, если я узнаю, что это ты подложил бомбу! — И закивал, словно что-то зная.
— Я? — Мужчина слева от него притворился растерянным. — Да как тебе в голову могло такое прийти? — И после короткой паузы добавил: — Я играю и кладу пять сотен сверху!
Это заявление заставило Смоленски заволноваться.
Краснолицый, сидевший рядом с Пальмеззано, покачал головой, сложил карты и бросил их на стол рубашкой вверх. Упрямый сделал то же самое.
— Еще кому-нибудь карты?
Смоленски передвинул карту через стол и взял другую, после чего заулыбался еще шире. Пальмеззано покачал головой.
— Я поддерживаю и повышаю на сотню, — сказал Смоленски, отсчитал купюры и бросил их в центр стола.
— И еще на сотню, — последовал быстрый ответ Пальмеззано. В отличие от Смоленски, который во время игры постоянно улыбался, чтобы запугать своих партнеров, Пальмеззано сохранял невозмутимость. Его лицо превратилось в маску, что было характерно для игрока в покер. Глядя на Пальмеззано — то равнодушного, то серьезного, — невозможно было понять, что у него на уме.
Смоленски бросил еще одну сотенную банкноту на стол.
— Я хочу посмотреть, — заявил он.
Пальмеззано спокойно, словно это было само собой разумеющимся, положил на стол трех королей и двух тузов и, не дожидаясь, пока Смоленски откроет карты, стал собирать деньги. Пока Смоленски тасовал карты, Пальмеззано, аккуратно складывая банкноты, словно невзначай заметил:
— У тебя, похоже, новые люди, Смоленски?
— Новые люди? — с недоумением переспросил кардинал, хотя прекрасно знал, о чем идет речь.
— Я имею в виду Леонардо да Винчи, взлетевшего на воздух. Рисовал не я. Могу я узнать имя гения?
Смоленски притворился, что не услышал вопроса.
— Ставки, господа, — сказал он и начал раздавать карты.
В душном полумраке комнаты чувствовалось странное напряжение. Анастасия положила ладони на плечи Смоленски. Остальные игроки молчали.
— Кто это, я хочу знать! — с угрозой в голосе повторил свой вопрос Пальмеззано.
Смоленски скривился, словно новые карты разочаровали его (на самом деле он хотел показать, что карты у него просто фантастические), затем неохотно ответил:
— Немец. А имя его не имеет совершенно никакого значения.
— Немец? — Пальмеззано сложил карты, которые как раз перед этим развернул веером. — Немец! Да каждый дилетант знает, что со времен Дюрера, а это было пятьсот лет назад, у немцев не рождалось нормальных мастеров. Они уже полтысячелетия импортируют своих художников из Италии, — раздраженно говорил Пальмеззано. При этом ему очень хотелось плюнуть на пол.
— По крайней мере, он так же хорош, как и ты! — с наигранным равнодушием отозвался государственный секретарь Ватикана. Он и не думал, что сможет так сильно обидеть Пальмеззано сказанной вскользь парой слов. Но едва он договорил, как тот схватил кардинала за левое запястье и молниеносно вывернул ему руку, так что косточки затрещали. Смоленски взревел, как бык на арене.
— Ты что, с ума сошел? — закричал он, но Пальмеззано уже отпустил его руку. — Ты мне чуть руку не сломал!
— В следующий раз я так и сделаю, кардинал! За пятнадцать лет тюряги я хорошо овладел такими приемчиками.
По лицу Смоленски было видно, насколько он зол. Ему было стыдно перед Упрямым и Краснолицым, а больше всего перед Анастасией. Поэтому он решил отомстить Пальмеззано по-своему.
— Я-то думал, что ты пришел, чтобы играть, — заметил кардинал. — Если тебе нужна драка, то, наверное, лучше отправиться в другое место. Для таких вещей я плохой противник. Итак?
Пальмеззано подтолкнул стопку банкнот справа от себя, и она немного подвинулась вперед.
— Десять тысяч, — сказал он, развернув карты веером. Краснолицый побледнел и положил карты на стол. Упрямый только покачал головой и попытался, насколько это возможно, сделать непроницаемое лицо. Кардинал пересчитал банкноты, лежавшие перед ним, сложил их в стопку, подтолкнул ее к центру стола, так чтобы на нее сверху падал свет, и, криво улыбнувшись, произнес:
— Все, что у меня есть. Пятьдесят тысяч долларов!
Пальмеззано сглотнул и принялся пересчитывать свою наличность.
— Ты ведь не станешь увиливать, Асассин?
Вопрос задел Пальмеззано за живое.
— Конечно нет, — ответил он, хотя знал, что ему не хватает тридцати трех тысяч долларов, чтобы принять ставку государственного секретаря.
— Подойдет ли расписка? — неуверенно спросил он.
— Разумеется.
Смоленски подал Анастасии знак, и та исчезла, чтобы вскоре вернуться с листком бумаги. Она положила его на стол перед Пальмеззано, и тот, пробежав глазами по бумаге, уверенной рукой проставил
