тень. На странно вытянутом бородатом лице, подобно двум осколкам изумруда среди потускневшей серебряной оправы, яростно сверкали зеленые глаза.
Это был не отец. Чужак сверхъестественно быстро приблизился, продолжая держать посетителя под прицелом. Руки у него оказались ужасно длинные.
— Ты кто такой? — спросил незнакомец. — Что нужно?
— Я скажу, только вы пушку опустите.
— Обойдешься. Ты кто?
Шадрах закряхтел под весом Николь и переложил ее поудобнее.
— Отец… Мой отец до сих пор тут живет?
— Я один здесь живу.
— Давно?
— Три года.
И вдруг его ноша двукратно потяжелела. Накатила страшная усталость. В голове зазвучал язвительный голос: «А ты чего ждал? Не надо было бросать семью».
— Случайно, не знаете, кто здесь жил до вас?
Хозяин дома покачал головой.
— Не знаете, как их найти?
В воздухе пахло не то обожженными ветками, не то лимонными корками, пролежавшими долго в канаве. Собеседник снова прыснул.
— Вы посмотрите только: я целюсь ему в лицо из винтовки, у него на руках мертвая женщина, и он еще будет мне задавать вопросы, — произнес он глухим и хищным голосом. — И потом, от тебя пахнет зверем. Ты что, зверя убил?
— Она не мертвая! — Крик Шадраха раскатился эхом по коридору.
Мужчины помолчали, пристально глядя один в далекое прошлое, другой — в глубь коридора, а Николь, похожая на закланную жертву, оставалась между ними. Пришелец желал одного — убить этого чужака, что встал на его пути домой. Любимая понемногу выскальзывала из рук. Может, изловчиться и выхватить пистолет?
Однако противник уже опустил винтовку, оставив ее при себе, и запинаясь, как бы против собственной воли, проговорил:
— Можешь зайти на минутку. Нечего сквозняк напускать.
Ослабевший Шадрах кивнул.
— Спасибо. Спасибо. Вы очень добры.
Впервые с тех пор, как он сошел под землю, хоть кто-то повел себя по-человечески.
Хозяин махнул рукой, приглашая его войти, а на пороге сказал:
— Вздумаешь ограбить — прикончу.
— Я без оружия.
— Ну конечно. А то я не чую запах металла. И не мечтай: только сунешься за стволом, тут же ляжешь.
— Верю.
И вот Шадрах оказался в отчем доме после самовольной десятилетней ссылки. Даже сейчас, когда родные отсюда исчезли, многое осталось так, как он помнил. Тот же тусклый головизор показывал слезливую мелодраму. Старенький стол утратил еще два стула. Справа стояла новая кушетка. Должно быть, она раскладывалась, как диван, потому что кровати тоже не было. Посередине комнаты уже не витал голографический портрет родителей, снятый в день их свадьбы. Книжный шкаф, казалось, еще пообтерся и расшатался. На полках уцелела всего пара книг, но вид у них был потрепанный, покоробившийся — лишнее доказательство исчезновения отца. Он-то, не в пример многим, книги уважал, считал произведениями искусства, достойными самого заботливого обхождения, хотя даже не умел читать. Комнату освещал мерцающий флуоресцентный шар, неприкрытый абажуром. Внутри намного резче пахло горелыми ветками.
Хозяин пристально посмотрел на Николь, лежащую на руках, гостя, и произнес:
— Она сильнее тебя, верно?
Лицо его напоминало старинные руины, а стремительный взгляд проникал насквозь.
— Она меня принесла.
Незнакомец кивнул.
— Присаживайся. Можешь ее опустить. Меня зовут Кэндл. Я жрец.
— Спасибо. А я — Шадрах Беголем, — ответил мужчина, бережно укладывая Николь на кушетку.
Старый коврик оцарапал ему колени своим жестким ворсом. Во взоре жреца, устремленном на лежащую женщину, было что-то такое, что выдало его с головой.
— Ты ведь не человек, да?
— Да.
Длинные руки Кэндла напоминали толстые корни, оканчиваясь клешнями, которые при необходимости втягивались вовнутрь. Кисти отливали на свету желтизной. Там, где заканчивались манжеты, Шадрах заметил пучки мохнатой бурой шерсти — и вдруг почувствовал себя в большей опасности, нежели под дулом винтовки. Что, если этот Кэндл сродни сурикату, чья голова оттягивает ему плащ?
— Вы знаете Квина? — спросил гость.
— Да.
Глаза жреца прожигали посетителя насквозь.
— Я тоже знаю. — Шадрах порылся в карманах и достал, как счастливый амулет, серебристую бляху. — Я на него работаю.
Кэндл отвернулся, прошел через комнату и замер на пороге кухни.
— Мог бы не показывать. И так не обижу.
— Да, но ей нужна помощь.
Жрец пожал плечами.
Шадрах обернулся к Николь. Ее бледная, посеревшая кожа словно годами не видела солнечного света. Единственный глаз глубоко запал. Из груди еле слышно доносилось медленное непрерывное дыхание. Грязные волосы липли к голове. Мужчина вытер комья земли с ее щеки. Что толку было вытаскивать милую на волю, если нельзя спасти ее жизнь?
— Умоляю, — сказал Шадрах. — Пожалуйста. Вы должны знать кого-нибудь… или кого-нибудь, кто знает?
— Я просто зверь, — произнес Кэндл. — Что я могу?
— Значит, вы дадите ей умереть?
— Нет, — ответил жрец. — Это сделаешь ты. Ты ее довел до этого состояния. Разве с любимым человеком так поступают? Вина написана у тебя на лице. Я чувствую ее вкус.
Каждое слово резало по живому, точно скальпель доктора Фергюсона. Шадрах не сдержался, вскочил и полез в карман.
Но Кэндл уже целился в него из винтовки.
— Не надо.
— Где мои родители? Вы же знаете!
— Нет. Их отсюда переселили — всех людей переселили. Понятия не имею, что стало с шахтерскими семьями. Просто однажды их увезли на тележках, а нас доставили. Теперь мы работаем на Квина.
— Какой он, Квин?
— Какой? — Кэндл озадаченно покачал головой. — Какой? Ну и вопросы. Такой, что ты на этой земле ничего подобного не видел. Его часть во мне. И, может быть, даже в тебе. В общем, не знаю, что ответить.
— Вы его почитаете? Поклоняетесь?
Жрец смерил мужчину долгим недоверчивым взглядом и наконец произнес:
— Нет.
