поэтому он стал осыпать Кубулу упрёками. Наконец, бросив пререкания, они стали думать, что теперь делать.
— И ты Лизаньку в этом не разубеждал? — спросил Куба.
— Она мне ни настолечко не поверила, — ответило страшилище. — Не поверила, и пускай я весь дымом изойду, если она не идёт сейчас во главе пяти или шести отчаянных девочек — колотить пана старосту и отпереть дверь этой дыры.
— Скорей, скорей давайте придумывать! — воскликнул Кубула. — У меня даже язык вспотел, и я не мохнатик, если не чую: быть здесь несчастью. Не хватает только, чтобы Лиза какую-нибудь глупость выкинула! Мартиновы за голову схватятся. А в школе! Господи, за такие дела страшные головомойки бывают, и кончится тем, что девочка получит двойку по поведению…
Но Куба Кубикула, подумав, сказал:
— Не так страшен чёрт, как его малюют. Пошлём Барбуху к пану старосте. Пускай кричит и визжит, пускай рыдает и рыкает, пускай грохочет и регочет, пускай делает всё, что умеет, пускай наводит на него страх изо всех своих сил. Бьюсь об заклад, что удалец будет просить нас о помощи против страшилища. Ведь он знает, что оно ходит за нами как собачка. Так что будет языку чесать, ребята, довольно мы отдыхали — настало время выбираться из этой дыры. Отведём Лизаньку домой, а уж попрёки придётся стерпеть.
БАРБУХА НЕМНОЖКО БОЯЛСЯ, что ведь в Горшках-Поварёшках он каждому виден. Чёрт его знает, то ли там все безобразниками были, у которых совесть нечиста, но только это так! В тех краях на страшилище пальцем показывали.
— Не дай бог, ещё погонятся за мой! — сказал он. — Лучше пойду к старосте, как стемнеет.
— Нет, нет, — возразил медвежатник, — кто его знает, что до тех пор может случится. Иди сейчас! Тебя увидят только те, кто тебя боится. Но им не придёт в голову тебя за уши хватать.
— Вот это сказанул! — прервал Барбуха. — А по-твоему, староста не вытянул меня палкой? Нет, кабы он меня не боялся, так и не увидел бы, а кабы боялся, не должен бы был колотить.
— И в сказках ошибки бывают, — ответил Куба Кубикула и снял рубаху. — Ты войдёшь к нему великолепным страшилищем, у которого всё на месте, — прибавил он, занявшись делом. — Вот приметаю несколько заплаток, и будет у тебя премиленький саван. Дам тебе медвежий колокольчик, чтобы звонить в подходящую минуту. Да не забыл я и хорошей лучины, которую легко разжечь.
Тут Куба покатился со смеху и хохотал, насколько пуговицы позволяли. Смеясь и шутя, они вдвоём на самом деле разрядили Барбуху в пух и прах. Затянули ему ворот рубашки, перехаватили её пояском и расписали рисунками с изображением костей, сов, черепа и всяких других ужасов. Право, одного такого рисунка довольно, чтоб у любого старосты усы с бородой — прочь. Получилось ну просто шикарное страшилище; жаль только, маленькое! Но Барбуха не сразу дал себя уговорить, его ещё брали сомнения.
— Послушайте, ведь пан староста Ранда один раз уж мне накостылял, так почему же второй раз побоится?
— Потому что потому! — ответил Куба. — Он тебя испугается, потому что за это время обдумал свои поступки, потому что час от часу всё больше балдеет, потому что без всякой видимой и веской причины посадил в арестантскую вполне порядочного медвежонка и ещё более порядочного медвежатника, потому что у него нечистая совесть, потому что он осёл и, наконец, потому что он этого заслуживает!
— Этого хватит, — сказал Барбуха, спрятал саван в сумку, взял лучину, повесил себе на шею колокольчик, сказал «счастливо оставаться» и выступил в поход.
ДОМ СТАРОСТЫ СТОЯЛ на деревенской площади, нахально подбоченясь. Он был пузатый, с взъерошенной крышей. Перед крыльцом прыгал пёсик на цепи. Пёсик этот был как часы, а цепь — как цепочка от часов. Так прыгают собачки, которых злюка хозяин мучит, держа в конуре, и толстые спесивцы вынимают так часы из кармана. Да ладно, знаем мы, что у вас есть тучные нивы, дом, собака, но знаем и то, что сами-то вы немногого стоите. Вы придурковаты, упрямы и чванны. Не плохо, если страшилище немножко наведёт на вас страху!
Барбуха полегоньку слез с окна и, озираясь по сторонам, подкрался к упомянутому дому. Шёл, будто по горячей плите ступал, то и дело подымал голову и — только увидит, кто показался, — тотчас прижмётся к земле и лежит, будто самая обыкновенная ветошка. К полудню добрался он до Старостина дома. Работница как раз зерно курам засыпала; так он ухватился за юбку её и вошёл в дом под этим прикрытием. Старостова комната была большая, хорошая. В ней были печка, стол и прочные скамьи. Барбуха выбрал себе укромное местечко потеплей. Влез на шест над печкой, на котором пелёнка сушилась. Стал ждать; а так как у него было много времени, начал смотреть на детей, к их играм прислушиваться. Ах, у Ранды были премилые ребятишки, и самой славной среди них была маленькая девчушка, розовая такая и немножко перепачканная от постояного ёрзанья на задочке. Она тыркалась во все сторны так, что рубашонка развевалась. Барбуха ей улыбнулся. Сперва он сидел смирно, но, когда остальные дети, играя, выбежали за дверь, принялся, чтобы позабавить девчушку, звонить в колокольчик. Слез с шеста и давай прыгать и разные штуки выкомаривать, пока она не засмеялась. Всякую осторожность потерял, забыл совсем, что пугать должен. Но тут в прихожую вошёл хозяин; было слышно, как он вытирает ноги и ругается. Барбуха вздрогнул. Еле успел на прежнее местечко забраться. Надел скорей Кубову рубаху и хотел было начать пугать. Но его новой приятельнице не понравилось, что он скрылся, и она ударилась в слёзы. Господи, ну и визжала! Хозяин посадил её к себе на колени, покачал маленько. Не помогло! Ещё пуще закатилась. Открыла ротик, словно кукушечка, и кричит, кричит, кричит! Может, у старосты много холопот было, да и без того у любого папаши всё равно терпенье лопнет, ежели ребёнок так орёт. Староста хотел нашлёпать дочку по задку. Но шлёпнул раз-другой и перестал: такой Марьянка рёв подняла, что в ушах зазвенело! Мамаше это было не больно по вкусу; она лучше бы дело уладила, но молча стала на стол накрывать. Отец за едой хмурый сидел, а рёвушка всё никак не могла успокоиться.
В ТАКОМ ОБЕДЕ какое удовольствие? Понятно, никакого. Но вы послушайте, чем кончилось! Сейчас же после супа Барбуха начал звонить, и отец воскликнул:
— Кто это звонит? За столом прилично сидеть не умеете, бездельники чтоб вам пусто было!
Дети переглянулись: никто ничего не делает, а колокольчик звенит себе да звенит. Старший получил подзатыльник, но дурацкий звон не утих. Что такое? Батюшки, страшилище! Отец семейства прямо против печки сидел и, глядя во все стороны — откуда ж звону быть? — вдруг увидел Барбуху! Тот болтался, ухватишись передними лапками за шест, а рубашонка свисала на два локтя ниже ног. Зрелище такое, что папаша так и окаменел на стуле. Было страшно, как бы с ним чего не приключилось. Сразу взмок весь, будто из пруда вылез. Дети — те ровнёхонько ничего не боятся, а всё-таки закричат, когда на них вот такое кинется. Представьте же себе, каково было взрослому! Хоть за двадцать вёрст прочь беги!
Староста закрыл глаза, показывая левой рукой на страшилище. Он икал от ужаса, и зубы у него стучали — дрдрдрдр! А Барбуха с такой же быстротой тараторил бар, бар, бар!
В одну минуту из комнаты всех будто метлой вымело. Мамаша вопила, служанки вопили, дети от этих воплей ошалели и тоже вопить принялись. Папаша стал глазами вилы искать, чтобы хоть ими защититься, но не нашёл. Они перед ним стояли, да он, бедный старикан, от страха не заметил.
БАРБУХА ОСТАЛСЯ В КОМНАТЕ вдвоём с маленькой Марьянкой. Они откусывали вместе от одного и того же пирожка — каждый со своего конца, — и оба были в прекрасном настроении.
