— Но я ни в чем не виноват. Все это выдумки, нелепость.
— Трудно будет доказывать, когда затрубят все газеты, — кинул искоса угрожающий взгляд Доминак. — Советую вам обдумать, взвесить и решиться… Но не теряйте времени. Корреспонденты изнывают от безделья: вы видите, какая скука в газетах. Им только подай… Вот так, господин Галактионов, решите — сразу же позвоните мне. Я передам Нибишу.
Доминак встал и взялся за шляпу.
— Хорошо, — сказал Галактионов, думая о том, как избежать назревающего скандала, может ли в чем-нибудь помочь Латов, как отнесется к новому потоку клеветы Мартинсон?
Долго он сидел у стола. Неужели Доминак говорил все это серьезно?
Даниил Романович взглянул в окно. Наступал вечер. Над крышами домов, на темно-синем небе в огневой пляске букв развернулась световая реклама: «Новое патентованное средство, одобренное медициной. Применение гарантирует верность…»
СЕРДЦЕ ЧЕЛОВЕКА ОБНАЖЕНО
Утром приехал Макс. Он показался только на секунду, то ропливо сказал что-то о Юв, о страшной вести и исчез за дверью.
Даниил Романович понял: страшная опасность грозит отцу Юв. Теперь Макс не покажется до тех пор, пока не выручат его, — человек он решительный и зря минуты терять не будет.
Это заставило Галактионова по-новому задуматься над гро зящей ему опасностью. «Мне тоже нельзя терять времени, надо действовать решительнее, драться и отстаивать свою честь во всем, даже в мелочах. — Заложив руки в карманы, он ходил по комнате от двери к окну. — Доминак не постеснялся прийти ко мне с паскудным предложением — продать честь свою. Надо повидать Мартинсона, рассказать обо всем и попросить помощи. Он поддерживает меня как ученого, поддержит и как человека. Верно сказал Макс: друзей не ждут, их надо искать.
Вспомнился разговор с Латовым. Лавр Афанасьевич был прав, высказав опасение, что аппарат Даниила Романовича и секрет его опытов станут приманкой для бизнесменов. Надо будет поставить в известность Латова о замысле Нибиша. Нужно поговорить с Мартинсоном и Шельбой…
Рассуждения его шли привычным путем: люди, с которыми он работал, должны прежде всего сказать свое слово о его виновности или невиновности, поддержать, и в первую очередь Мартинсон, на которого можно было надеяться.
Мартинсона в институте не оказалось: ему нездоровилось, и он работал дома. Даниил Романович позвонил ему. Старик сказал, что будет рад видеть своего коллегу.
Галактионов пошел пешком, надо было обдумать разговор. Удобно ли втягивать почтенного старца с мировым именем в эту неприятную историю?
Мысли потекли спокойнее.
Да, он приехал сюда не для того, чтобы преподавать свои взгляды, навязывать свои мысли, учить своим методам работы. Но ему не дают работать так, как он хочет! Требуют отказаться от своих взглядов, а результаты работы хотят забрать и эксплуатировать.
«Мораль и аморализм…» — вспомнил Галактионов слова До минака, сказанные на ученом совете. — Если это — ваша мораль, то что такое аморальность?»
Мартинсон жил один и все делал сам: убирал комнаты и ва рил обед. Он встретил Галактионова в старой запятнанной пижаме и в войлочных шлепанцах. На голове его было намотано полотенце, и он напоминал дервиша из восточных сказок — не хватало только редкой с прозеленью бородки.
— Головные боли мучают, коллега, — глухо пожаловался хо зяин и поморщился.
В темном углу зарычала собака.
— Иди сюда, Рекс!
Из угла лениво вышел огромный пес с печальными и нечисты ми глазами. Вокруг его туловища была толстая повязка из черной плотной материи.
— Тот самый, — сказал Мартинсон, поглаживая собаку по го лове. — Но опыт не совсем удачен.
Галактионов, присев на стул, наблюдал за собакой. Она, жалобно повизгивая, пыталась укусить себя за бока.
Даниил Романович знал, какой опыт сделал Мартинсон. Соба ке вставили искусственное сердце — из пластмассы, контакты аккумулятора, прибинтованного к туловищу, были выведены к зубам. Сердце ритмично сжималось и разжималось, гнало кровь. Собака жила пятый день после операции, но Мартинсон не совсем был доволен этим интересным опытом.
— Она долго не проживет, — сказал он, грустно глядя на собаку.
— Ее беспокоят боли, — заметил Галактионов, — а в осталь ном все, кажется, хорошо.
— Да, несомненно, боль в области сердца. Пластмасса ока залась груба, надо подбирать другую.
Вдруг Мартинсон отрывисто произнес, указав на дверь.
— Рекс, чужой!..
Пес оскалился, заворчал, взгляд слезливых глаз ожесточил ся, он побежал к двери, но скоро вэрнулся вялой походкой и забрался в темный угол.
— Иногда даже лает. Думаю, что и укусить может, — улыб нулся Мартинсон. — Почти настоящая собака, хотя вместо собачьего сердца — мешок из пластмассы.
Самолюбивый Мартинсон не спрашивал Галактиончва о его ус пехах. Даниил Романович не осмеливался начать разговор, неприятный, пустяковый в окружении тех поразительно интересных и нужных дел, которыми заняты и он и этот старый ученый. Даниил Романович уважал Мартинсона. Не только потому, что это был известный в мире ученый, лауреат Нобелевской премии. Он был близок и дорог тем, что высоко ценил достижения русских ученых, прежде всего Павлова, хотя редко говорил об этом.
В тысяча девятьсот втором году Мартинсон, будучи студен том, услышал о необыкновенном опыте профессора Томского университета Кулябко. Сын бедных родителей, будущий подвижник науки собрал кое- как деньги на дорогу и в ботинках, в легкой одежонке отправился в Россию, в холодную Сибирь, в Томск. Ол голодал, мерз, но не раскаивался, что предпринял такую рискованную пэездку.
Он увидел не чудо, но явление изумительное, необыкновен ное. Обнаженное живое сердце человека! Да, оно жило, вынутое из тела человека и, отделенное от него, билось, ритмично сжимаясь и разжимаясь.
И удивительнее всего было то, что сердце вынули из тела человека через несколько часов после смерти. Русский профессор оживил его.
Адам Мартинсон посчитал бы для себя за великую честь учиться у русского профессора в Томском университете, но он понимал, что, полураздетый, без денег, пропадет в Сибири. Дома все-таки было легче, и он вернулся на родину. С этого времени он пошел по пути русского ученого. Жить было трудно. Он стал аскетом, работал и работал, не женился и не имел семьи. Он повторил опыт Кулябко и сделал даже больше — заменил одному пациенту больное сердце сердцем, взятым у молодого человека, погибшего при аварии, Адам Мартинсон был удостоен Нобелевской премии.
Однако в последнее время, особенно после опытов Галактно нова, старый ученый увидел, что он шел довольно узкой дорогой. Замена одного органа, даже такого важнейшего как сердце, не может решить полностью всей проблемы, над которой работали и он, Мартинсон, и Галактионов. Об этом ученый и писал в журнале, одним из первых оценивая во всей полноте достижение Галактионова. Сделал это, с болью поборов самолюбие, иначе поступить он не мог: правда была ему дороже всего.
Сейчас, разговаривая с Галактионовьгм, который в опытах по оживлению человеческого организма в целом ушел далеко вперед, Адам Мартинсон не преминул показать еще раз то, чего тоже никто в мире не сделал, Открыв высокий белый шкафчик, он сказал не без гордости:
— Смотрите, работает но-прежнему…
Там заключенное в стеклянный сосуд билось живое челове ческое сердце. Аорта, легочная артерия и полые вены образовывали замкнутые круги, видно было, что сосуды пульсируют, по ним течет кровь.
— Почти год работает, — сказал ученый, осторожно закрывая дверцу.
