зажужжала.
— Слышите? — спросил он. — Как она реагирует на стресс?
— И правда, — вежливо согласился Вейренк.
— Может, она посылает сигналы бедствия своим собратьям? Или вырабатывает энергию, необходимую для побега? А насекомые умеют волноваться? Вот в чем вопрос. Вам приходилось слушать звуки, издаваемые агонизирующей мухой?
Кюре приблизил ухо к зажатому кулаку, словно подсчитывая, сколько тысяч ударов в минуту производят крылья юного существа.
— Мы ее не выкапывали, — сказал Адамберг, пытаясь вернуться к Паскалине. — Мы пытаемся понять, почему кто-то потрудился вскрыть гроб через три месяца после ее смерти, чтобы добраться до головы.
— Господи Боже, — выдохнул кюре, отпуская муху, которая взмыла вертикально вверх. — Какая мерзость.
— Другую местную жительницу постигла та же судьба. Элизабет Шатель из Вильбоск-сюр-Риль.
— Ее я тоже хорошо знал, Вильбоск входит в число моих приходов. Но Элизабет похоронена в Монруже — из-за раскола в семье.
— Именно там ее могилу и осквернили.
Кюре внезапно отодвинул от себя компьютер, потер левый глаз, чтобы прекратить дрожание века. Адамберг подумал, что утрата призвания утратой призвания, но этот человек, судя по его причудливому поведению, вероятно, все-таки страдал депрессией. Данглар переворачивал страницы пинцетом, поглощенный изучением сокровища, и не мог помочь ему сфокусировать внимание хозяина.
— Насколько мне известно, — начал кюре, вытянув большой и указательный пальцы, — существуют две причины осквернения могил, одна другой ужаснее. Это либо животная ненависть — и тогда тела раздирают в клочки…
— Нет, — сказал Адамберг, — до тела не дотрагивались.
Кюре загнул большой палец, отказавшись от первой гипотезы.
— Либо животная любовь, и от первой до второй, увы, один шаг. Любовь, отягченная патологической фиксацией сексуального характера.
— Паскалина и Элизабет являлись объектом чьей-то любовной страсти?
Кюре загнул указательный палец, отказавшись и от этой гипотезы.
— Они обе были убежденными девственницами, поверьте мне. Воистину неприступная добродетель, сто раз подумаешь, прежде чем ее проповедовать.
Данглар навострил уши, спрашивая себя, как следует толковать это «поверьте мне». Он переглянулся с Адамбергом, который знаком приказал ему помалкивать. Кюре снова придавил пальцем веко.
— Некоторые мужчины особенно падки на неприступных девственниц, — заметил Адамберг.
— Ну, тут несомненно есть свой азарт, — подтвердил кюре, — в надежде на добычу, которая кажется более ценной, чем прочие. Но ни Элизабет, ни Паскалина не жаловались на чьи-либо домогательства.
— О чем же они так часто с вами разговаривали? — спросил комиссар.
— Тайна исповеди, — кюре поднял руку. — Уж извините.
— То есть им было что сказать, — вмешался Вейренк.
— Всем есть что сказать. Из чего вовсе не следует, что об этом все должны знать и тем более осквернять могилу. Вы ночевали у Эрманс? Послушали ее? Ее жизнь пуста, на наш взгляд, но она может об этом рассказывать целые дни напролет.
— Мы с вами знаем, святой отец, — мягко сказал Адамберг, — что тайна исповеди в некоторых ситуациях неприемлема и противозаконна.
— Только в случае убийства, — возразил кюре.
— Это наш случай, судя по всему.
Кюре снова задымил трубкой. Слышно было, как Данглар переворачивает плотную страницу и бьется о стекло муха. Едва придя в себя, она снова пустилась в зудящий полет. Данглар понимал, что комиссар утрирует, чтобы сломить сопротивление священника. Адамберг, как никто другой, умел проникать в самое сердце оборонительных укреплений собеседника и разрушать их со всей коварной мощью ручейка. Из него бы вышел отличный кюре, акушер или чистильщик душ. Вейренк поднялся и обошел стол, чтобы взглянуть на книгу, завладевшую вниманием Данглара. Майор сделал над собой усилие, словно собака, вынужденная поделиться костью, но все-таки пустил его посмотреть.
«О святых мощах и всевозможных способах, коими они могут быть употребляемы как для здоровья телесного, так и для чистоты духа своего, а также о полезных снадобьях, из них получаемых для продления жизни, издание исправленное, без прежних ошибок».
— Что тут такого особенного? — спросил тихо Вейренк.
— «De reliquis» — знаменитый текст, — прошептал Данглар, — он датируется серединой XIV века. Проклятие Церкви только прославило его. Многих женщин сожгли на костре всего лишь за то, что они заглянули в книгу. А это к тому же издание 1663 года, очень ценное.
— Почему?
— Потому что в нем восстановлен оригинальный текст, где приводится рецепт дьявольского зелья, запрещенного Церковью. Почитайте-ка лучше.
Данглар наблюдал, как Вейренк буксует на открытой странице. Текст, хоть и был написан по- французски, яснее от этого не становился.
— Это сложно, — довольно заметил Данглар, чуть улыбнувшись.
— То есть сам я не пойму, а вы мне ничего не объясните.
Данглар пожал плечами:
— Вам придется многое объяснить до того.
— Я весь внимание.
— Лучше бы вам уехать, Вейренк, — прошептал Данглар. — Адамберга ловить — все равно что искать ветра в поле. Если вы хотите ему насолить, то будете иметь дело со мной.
— Не сомневаюсь, майор. Но я ничего такого не хочу.
— Дети есть дети. А вы уже выросли и не должны заниматься старыми разборками, равно как и он. Оставайтесь и работайте либо уезжайте.
Вейренк на мгновение прикрыл глаза и сел на свое место на скамейке. Разговор с кюре продолжался, но Адамберг явно был разочарован.
— И больше ничего? — настаивал комиссар.
— Нет, за исключением навязчивого страха гомосексуальности у Паскалины.
— Они случайно не спали друг с дружкой?
— Они ни с кем не спали, ни с мужчинами, ни с женщинами.
— Они вам об оленях никогда не говорили?
— Нет, никогда. С чего вдруг?
— Просто Освальд любит все в одну кучу свалить.
— Освальд — и это вовсе не тайна исповеди — еще тот тип. Он не такой псих, как сестра, но тоже звезд с неба не хватает, если вы понимаете, что я хочу сказать.
— А Эрманс к вам ходила?
Муха то ли по глупости, то ли из желания подразнить снова подлетала к теплому корпусу компьютера, отвлекая на себя внимание кюре.
— Она приходила давно, когда в деревне болтали, что она приносит несчастье. А потом потеряла рассудок и так и не нашла его.
Как и он — призвание, подумал Адамберг, спрашивая себя, смог бы он в одно прекрасное утро, увидев ветки, укутанные снегом, и женщину на велосипеде, раз и навсегда уйти из Конторы.
— Она больше к вам не приходит?
— Ну почему же, приходит, — проговорил священник, снова подстерегая муху, которая перебиралась с буквы на букву на клавиатуре. — Кстати, я кое-что вспомнил. Это произошло месяцев шесть-семь назад. Паскалина была известная кошатница. Одного из ее любимцев зарезали и бросили в луже крови у нее под дверью.
— Кто это сделал?
