сомневаясь, что поезд пройдет и в одиннадцатый раз, в тот день, когда меня это устроит. А он ушел.
— Ну, как знать, может, стрелочники виноваты.
— Поезда, как и люди, не любят ходить по замкнутому кругу. В какой-то момент это начинает их раздражать. Похоронив отца, я начал собирать гальку в реке. Вот это у меня получается. Вообразите себе долготерпение воды, текущей по камешкам. Да и они ничего, не протестуют, хотя река между делом смывает с них все шероховатости. В итоге побеждает вода.
— Если уж на то пошло, я на стороне камней, а не воды.
— С вас станется, — лениво проговорил Адамберг. — Кстати о камнях и воде, Данглар. Во-первых, в моем новом доме живет призрак. Кровожадная и алчная монахиня, павшая от кулака одного дубильщика в 1771 году. Он ее просто расплющил. Вот так. Она проживает в текучем состоянии у меня на чердаке. Это в том, что касается воды.
— Понятно, — осторожно сказал Данглар. — А камней?
— Я встречался с новым судебным медиком.
— Говорят, она элегантна, холодна и непреклонна.
— И жутко талантлива, Данглар. Вы знакомы с ее диссертацией об убийцах, расщепленных пополам?
Вопрос с оплаченным ответом — Данглар читал все, вплоть до противопожарной инструкции, пришпиленной к двери гостиничного номера.
— Раздвоенных, — поправил его Данглар. — «Две стороны одного преступления». Эта книжонка наделала много шума.
— Дело в том, что чуть больше двадцати лет назад мы разругались в пух и прах в забегаловке в Гавре.
— И остались врагами?
— Отнюдь. Милые бранятся — только тешатся. Правда, я не советую вам идти с ней в кафе, она такие смеси изобретает, что английский моряк на ногах не устоит. Ариана занимается трупами с Порт-де-ла- Шапель. Она считает, что парней убила женщина. Сегодня вечером она представит свои первые заключения.
— Женщина?
Данглар возмущенно распрямил свое поникшее тело. Мысль о том, что женщина может убить, выводила его из себя.
— Твоя Ариана видела их габариты? Что она заливает?
— Осторожнее на поворотах. Доктор Лагард никогда не ошибается или почти никогда. Передадим ее заключение Наркотделу, чтобы они отстали.
— Мортье не остановишь. Он уже несколько месяцев бьется с дилерами между Порт-де-Клиньянкур и Порт-де-ла-Шапель. У него сейчас плохая ситуация, ему подавай результаты. Он два раза утром звонил, как с цепи сорвался.
— Ну и пусть. Вода свое возьмет.
— Что вы собираетесь делать?
— С монахиней?
— С Диалой и Пайкой.
Адамберг бросил на Данглара затуманенный взгляд.
— Так зовут ваших покойников, — объяснил Данглар. — Диала Тунде и Дидье Пайо по прозвищу Пайка. Зайдем вечером в морг?
— Вечером я в Нормандии. На концерте.
— А, — сказал Данглар, тяжело поднимаясь. — Ищете стрелочника?
— Куда мне, капитан. Я довольствуюсь тем, что сижу с ребенком, пока она играет.
— Майор. Я уже майор. Помните, вы присутствовали на торжественной церемонии. Что за концерт? — спросил Данглар, принимавший близко к сердцу все, что касалось Камиллы.
— Что-то важное, наверняка. Британский оркестр древних инструментов.
— «Leeds Baroque Ensemble»?
— Что-то в этом роде, — подтвердил Адамберг, который не мог запомнить ни одного английского слова. — Только не спрашивайте, что она исполняет, я понятия не имею.
Адамберг встал, накинул промокший пиджак на плечо.
— В мое отсутствие смотрите за котом, за Мортье, за покойниками и за настроением лейтенанта Ноэля, оно у него все хуже и хуже. Я не могу разорваться.
— О чем разговор, ведь вы заделались любящим отцом, — проворчал Данглар.
— Я вас за язык не тянул, капитан.
Адамберг всегда с удовольствием выслушивал брюзгливые упреки Данглара, признавая, как правило, их обоснованность. Майор, как хорошая наседка, уже столько лет воспитывал один пятерых детей, а до Адамберга только сейчас дошло, что новорожденный имеет к нему какое-то отношение. Спасибо еще, имя его запомнил. Тома Адамберг, или Том. Данглар засчитал очко в его пользу, он всегда был уверен, что комиссар небезнадежен.
VIII
За сто тридцать шесть километров, которые отделяли Адамберга от деревни Аронкур в департаменте Эр, его одежда успела высохнуть в машине. Ему оставалось только разгладить ее ладонью, принять пристойный облик и найти бар, где он мог бы в тепле дожидаться назначенного часа. Примостившись на видавшей виды банкетке перед кружкой пива, комиссар изучал группу мужчин, которые с шумом заполнили весь зал, прервав его сладкую дремоту.
— От такого, хочешь, скажу? — спросил высокий блондин, приподняв кепку одним движением большого пальца.
«Хочешь не хочешь, — подумал Адамберг, — этот все равно скажет».
— От такого, я тебе скажу… Во рту пересыхает.
— Во-во, Робер, — одобрил его сосед, наполняя щедрым жестом шесть бокалов.
Значит, высокий, словно топором деланный блондин, звался Робером. И у него пересохло во рту. Настало время аперитива, мужики втянули голову в плечи, сомкнули пальцы на бокалах, угрожающе выставили подбородок. Деревенский колокол пробил час торжественного собрания мужей, час сентенций и многозначительных кивков, возвышенной и потешной сельской риторики. Адамберг знал ее наизусть. Он родился в ее музыке, вырос под ее патетические звуки, помнил ее ритмы и темы, вариации и контрапункты, узнавал главных исполнителей. Робер взмахнул смычком, и оркестранты тут же расположились согласно принятому и неколебимому порядку.
— Я больше тебе скажу, — заявил мужчина слева. — От этого не просто во рту пересыхает, но и голова кругом идет.
— Во-во.
Адамберг повернулся, чтобы рассмотреть человека, на которого была возложена нелегкая, но столь необходимая обязанность размечать, словно щипком контрабаса, все повороты в беседе. Худой коротышка, мальчик для битья. Само собой, здесь как и везде.
— Тот, кто это сделал, — сообщил сутулый верзила в дальнем конце стола, — просто нелюдь какая- то.
— Животное.
— Хуже.
— Во-во.
Вступление и тема. Адамберг вынул вздувшийся от сырости блокнот и принялся зарисовывать лица музыкантов. Вылитые нормандцы, чего уж тут. Он узнавал в них черты своего друга Бертена, потомка Тора- громовержца и по совместительству хозяина кафе на парижской площади. Квадратная челюсть, высокие скулы, светлые волосы и ускользающий взгляд бледно-голубых глаз. Адамберг впервые ступил на землю
