крысят. Лусио обрезал им пуповину и поднес одного за другим к соскам матери. А потом стал озабоченно разглядывать стонущую кошку.
— Что происходит, когда ты чешешь людям лоб? Как ты их усыпляешь?
Адамберг недоумевающе встряхнул головой:
— Сам не знаю. Когда я кладу человеку руку на голову, он засыпает. Вот и все.
— Так ты убаюкиваешь твоего сынишку?
— Да. А еще бывает, что люди засыпают, когда я разговариваю с ними. Я даже усыплял подозреваемых во время допроса.
— Тогда усыпи мать. Побыстрее! Пускай она заснет.
— Черт возьми, Лусио, ты можешь вдолбить себе в башку, что я опаздываю на поезд?
— Надо успокоить мать.
Адамбергу было плевать на кошку, но старик смотрел на него грозным взглядом. И он начал поглаживать необыкновенно нежную на ощупь голову кошки: ведь у него и правда не было выбора. И хриплые стоны кошки стали стихать, пока кончики пальцев Адамберга, словно шарики, мягко перекатывались от ее носа к ушам. Лусио одобрительно закивал:
— Она спит, hombre.
Адамберг медленно отвел руку, вытер ее о мокрую траву и, пятясь, ушел.
Шагая по платформе Северного вокзала, он чувствовал, как грязь засыхает и твердеет у него между пальцами и под ногтями. Он опоздал на двадцать минут, Данглар почти бегом двигался ему навстречу. Когда Данглар пытался бежать, казалось, что его неуклюжие ноги сейчас переломятся у колен. Адамберг поднял руку, чтобы остановить этот бег, а заодно — лавину упреков, готовую обрушиться на него.
— Знаю, знаю, — сказал он. — Но у меня на пути оказалась одна вещь, и я должен был взять ее, иначе бы мне пришлось чесаться всю жизнь.
Данглар так привык к маловразумительным фразам Адамберга, что часто даже не давал себе труда попросить у начальника разъяснений. Как многие в Конторе, он не приставал к комиссару с расспросами, поскольку умел отсеивать полезное от ненужного. Он так запыхался, что не мог говорить, просто указал на стойку регистрации, а затем удалился в противоположном направлении. Адамберг шел за ним, не ускоряя шага, и пытался вспомнить, какого цвета была кошка. Белая с серыми пятнами? Или с рыжими?
II
— У вас тоже бывают всякие чудачества, — сказал по-английски помощник суперинтенданта Рэдсток своим коллегам из Парижа.
— Что он сказал? — спросил Адамберг.
— Что у нас тоже бывают всякие чудачества, — перевел Данглар.
— Это верно, — согласился Адамберг, однако не проявил интереса к разговору.
Сейчас для него было важно только одно: шагать по улице. Он находился в Лондоне июньской ночью и хотел пройтись. Коллоквиум длился два дня и уже начинал действовать ему на нервы. Многочасовое сидение на одном месте было одним из редких испытаний, способных заставить Адамберга потерять хладнокровие и впасть в то странное, просто-таки немыслимое для него состояние, которое другие люди называли раздражением или лихорадочным возбуждением. Накануне ему трижды удалось вырваться из зала заседаний, он наскоро обошел квартал, запомнил ряды кирпичных фасадов, рисующиеся в перспективе белые колонны, черные с золотом фонари и свернул на узкую улочку под названием Сент-Джонс-Мьюз — и как это люди умудряются произносить такое: «Мьюз»? Там мимо него пролетела стайка чаек, кричавших по-английски. Но его отлучки не остались без внимания. Поэтому сегодня он должен был сидеть на своем месте как пришитый; ему не нравились выступления коллег, и к тому же он не поспевал за скороговоркой переводчика. Зал был битком набит полицейскими: все эти легавые изощрялись как могли, придумывая хитрые ловушки, чтобы «контролировать иммиграционные потоки», чтобы окружить Европу непроницаемым барьером. Но Адамберг всегда предпочитал текучее застывшему, гибкое — отвердевшему, он охотно вливался в эти «потоки» и вместе с ними искал возможность разрушить стену, которую укрепляли сейчас на его глазах.
Рэдсток, коллега из Нью-Скотланд-Ярда, производил впечатление большого специалиста по ловушкам, но похоже, не ставил перед собой задачи усилить их эффективность. Ему оставался год до пенсии, и он, как истый британец, мечтал отправиться на северные озера ловить форель: по крайней мере, так сказал Данглар, который все понимал и все переводил, в том числе и то, чего Адамберг вовсе не жаждал узнать. Адамбергу хотелось бы, чтобы его помощник не тратил силы зря, переводя каждое слово, но у Данглара в жизни было так мало удовольствий, и он так радовался, купаясь в английском языке, словно кабан в высококачественной грязи, что комиссар не мог отнять у него хоть крупицу этого блаженства. Здесь, в Лондоне, Данглар казался почти стройным, его бесформенное тело обретало правильную осанку, сутулые плечи распрямлялись, и он превращался в статного мужчину, почти что выделявшегося из толпы. Возможно, он мечтал, выйдя на пенсию, присоединиться к своему новому другу и вместе с ним ловить форель на северном озере.
Видя, как добросовестно Данглар исполняет обязанности переводчика, Рэдсток пользовался этим, чтобы описывать ему во всех подробностях свою жизнь в Ярде, а кроме того, еще рассказывал всякие игривые истории, которые, по его мнению, должны были понравиться гостям из Франции. Данглар слушал его в течение всего обеда, не выказывая усталости и постоянно следя за качеством вина. Рэдсток называл майора «Дэнглард», и два сыщика, проникшихся взаимной симпатией, угощали друг друга занятными историями и выпивкой, словно бы начисто забыв об Адамберге. Из сотни легавых Адамберг был единственным, кто не знал ни слова по-английски. Поэтому он занимал на коллоквиуме положение маргинала, как, собственно, и надеялся, и лишь немногие понимали, что это вполне закономерно. За ним все время ходил бригадир Эсталер, молодой человек с зелеными глазами, всегда широко раскрытыми от хронического удивления. Адамберг захотел, чтобы Эсталер тоже участвовал в коллоквиуме. Он заверил начальство, что с Эсталером все будет в порядке, и время от времени прилагал некоторые усилия в этом направлении.
Элегантно одетый Адамберг, засунув руки в карманы, шагал по улице и наслаждался этой долгой прогулкой, а Рэдсток петлял по городу, желая показать гостям особенности лондонской ночной жизни. Тут женщина спала под крышей из сшитых вместе зонтов: во сне она обнимала teddy bear ростом больше чем в метр. «Плюшевого медведя», — перевел Данглар. «Я понял», — отозвался Адамберг.
— А вот там, — сказал Рэдсток, указывая на поперечную улицу, — вот там вы видите лорда Клайд- Фокса. Яркий пример того, что у вас называется «эксцентричным аристократом». По правде говоря, их у нас остались единицы, ведь они почти не воспроизводятся. Этот еще молодой.
Словно хозяин дома, с гордостью показывающий гостям ценный экземпляр из своей коллекции, Рэдсток остановился, чтобы дать им время хорошенько разглядеть этого человека. Адамберг и Данглар покорно уставились на него. Высокий и тощий лорд Клайд-Фокс танцевал на площади, вернее, неуклюже пытался танцевать, едва не падая, опираясь то на одну ногу, то на другую. Другой мужчина, стоявший в десяти шагах от него, пошатываясь, курил сигару и наблюдал за мучениями своего приятеля.
— Как интересно, — любезным тоном произнес Данглар.
— Он тут часто околачивается, но не каждый вечер, — сообщил Рэдсток, давая понять коллегам, что им несказанно повезло. — Мы симпатизируем друг другу. Он такой дружелюбный, всегда скажет что-нибудь приятное. Он как ориентир в ночи, как знакомый огонек среди темноты. В это время он заканчивает обход кабаков и пытается вернуться домой.
— Он пьян? — спросил Данглар.
— Он никогда не напивается до беспамятства. У него есть правило — обозначить для себя некие границы и приближаться к ним вплотную, но ни за что не переступать их. Идя по самому гребню горы, балансируя между двумя ее противоположными склонами, он знает, что испытает страдания, но зато никогда не будет скучать. Так он утверждает. Все в порядке, Клайд-Фокс?
