– Пианино – это другое, – объяснила Жюльет. – Мой дед был фермером и меломаном. Он отлично разбирался в свекле, льне, пшенице, ржи, картошке и музыке. В течение пятнадцати лет он заставлял меня брать уроки музыки. Такая вот у него была навязчивая идея… Приехав в Париж, я работала помощницей по хозяйству, и с пианино было покончено. Я смогла вернуться к нему лишь гораздо позже, когда дед оставил мне после смерти солидный капитал. У него было много гектаров и много навязчивых идей. Он поставил обязательное условие: для вступления в права наследства я должна возобновить занятия музыкой… Конечно, – продолжала Жюльет со смехом, – нотариус сказал мне, что такое условие не действительно. Но мне захотелось осуществить дедову навязчивую идею. Я купила дом, ресторан и пианино. Вот как все получилось.
– И поэтому в меню часто встречается свекла? – спросил Марк с улыбкой.
– Вот именно, – сказала Жюльет. – Свекольные гаммы.
Пять минут спустя Матиас был принят на работу. Он улыбался, стискивал ладони. Позже, поднимаясь по лестнице, Матиас спросил у Марка, почему тот солгал, сказав, что не может занять это место, потому что у него есть кое-что на примете.
– Потому что это правда, – сказал Марк.
– Это неправда. Ничего у тебя на примете нет. Почему ты не согласился?
– Потому что берет тот, кто увидит первым, – сказал Марк.
– Что увидит?… Боже мой, где Люсьен? – спохватился он.
– Проклятье, боюсь, мы оставили его внизу.
Люсьен, выпивший вина не меньше, чем поместилось бы в двадцати картонных стаканчиках, не смог преодолеть первый лестничный пролет и заснул на пятой ступеньке. Марк и Матиас подхватили его под мышки.
Тут в дом вошел Вандузлер, он проводил Софию до ее дверей и был в прекрасной форме.
– Дивная картина, – прокомментировал он. – Три евангелиста, цепляясь друг за друга, пытаются совершить невозможное вознесение.
– Черт возьми, – сказал Матиас, приподнимая Люсьена, – и зачем мы поселили его на четвертом этаже?
– Откуда нам было знать, что он станет пить как прорва? – сказал Марк. – И если ты помнишь, мы не могли поступить иначе. Хронология прежде всего: на первом этаже непознанное, первородная тайна, всеобщее дерьмо, горнило кипящее, короче, места общего пользования. На втором – первые ростки, пробивающиеся из хаоса, робкий лепет, в молчании выпрямляется голый человек, короче – там ты, Матиас. Поднимаясь выше по шкале времени…
– Что он там вещает? – спросил старина Ван-дузлер.
– Он произносит речь, – объяснил Матиас. – Это все-таки его право. Ораторы часов не наблюдают.
– Поднимаемся выше по шкале времени, – продолжал Марк, – перепрыгиваем через античность и вступаем в славное второе тысячелетие, со всеми контрастами, дерзаниями и муками, присущими Средневековью, короче, на третьем этаже – я. Выше – упадок, декаданс, современность. Одним словом – он, – Марк потряс Люсьена за руку. – Он, на четвертом этаже, замыкает культурные слои истории и лестницы своей постыдной Первой мировой. Еще выше – крестный, продолжающий гробить нынешнюю эпоху на свой совершенно особый лад.
Марк перевел дыхание.
– Понимаешь, Матиас, даже если и удобнее было бы поселить этого типа на втором этаже, мы не можем себе позволить перевернуть всю хронологию, опрокинуть культурные слои лестницы. Шкала времени, Матиас, – это все, что нам осталось! Мы не можем уничтожить эту лестничную клетку, единственное, что нам удалось привести в должный порядок. Единственное, старина Матиас! Мы не можем ее разорить.
– Ты прав, – торжественно подтвердил Матиас. – Не можем. Придется тащить Первую мировую на четвертый этаж.
– Если мне будет позволено высказаться, – ласково вмешался Вандузлер, – вы здорово набрались, что один, что другой, и мне хотелось бы, чтобы вы наконец затолкали святого Луку на соответствующий ему культурный слой и позволили мне добраться до неблагодатных пажитей нынешних времен, где я обитаю.
На следующий день в половине двенадцатого Лю-сьен с превеликим удивлением наблюдал за тем, как Матиас кое-как собирается выйти на работу. Последние эпизоды вечеринки, в частности вступление Матиаса в должность официанта у Жюльет Гослен, остались ему совершенно неизвестны.
– Представь себе, – сказал Матиас, – ты даже дважды заключал в объятия Софию Симеонидис, чтобы отблагодарить ее за пение. Вышло несколько фамильярно, Люсьен.
– Ничего не припоминаю, – признался Люсьен. – Так, значит, ты завербовался на Восточный фронт? И ты выступаешь в поход довольный? С цветком в винтовке? А известно ли тебе, что всегда так кажется, будто выберешься из дерьма за две недели, а на самом деле увязаешь в нем навек?
– Ты правда пил как воронка, – сказал Матиас.
– Как воронка от снаряда, – уточнил Люсьен. – Удачи тебе, солдат.
12
Матиас усердно трудился на Восточном фронте. Когда у Люсьена не было уроков, он вместе с Марком переходил линию фронта, и они отправлялись обедать в «Бочку», чтобы оказать Матиасу моральную поддержку и еще потому, что им там было хорошо. По четвергам там обедала и София Симео-нидис. И так каждый четверг на протяжении многих лет.
Матиас обслуживал медленно, разнося по одной чашке и не занимаясь эквилибристикой. Три дня спустя он приметил клиента, который ел чипсы вилкой Неделю спустя у Жюльет вошло в привычку отдавать ему то, что оставалось на кухне, и меню в Гнилой лачуге улучшилось. Через девять дней София пригласила Марка и Люсьена пообедать вместе с ней. В следующий четверг, шестнадцать дней спустя, София исчезла.
