же, проживший несколько лет подряд на природе и постигший ее тайны не хуже индейца-следопыта, доказывал мне очевидное:
– Вон, гляди, зараза эта зубы нам скалит.
– Разве?
– Ну вот, теперь закрыла, падла, пасть свою, словно понимает, что о ней говорят… – Дачный сторож схватил банку и принялся ее трясти, словно шейкер с коктейлем. Внутри мягко постукивало и противно пищало.
– Может, хватит? – Я почувствовал, как тошнота подступает к горлу.
– А тебя она пожалела? – заметил Михаил, еще пару раз тряханул банку и поставил передо мной. – Теперь смотри, если не веришь старшим.
Создание слабо шевелилось, лежало на дне, растопырив помятые крылья. Коготки на лапах судорожно сжимались и разжимались. Рот был широко открыт.
– Теперь вижу. – Я отчетливо различал два острых клыка на верхней челюсти.
– Кровопийца, вампир. И желтые же, будто прокуренные… Точно, не из наших краев тварь, – с отвращением проговорил Михаил. – Я передачу видел, такие же в Африке у коз негритянских по ночам кровь сосут, случается, и у людей. Чаще всего, у детей, потому как те спят крепче взрослых. Только там они большущие, размером с кошку. А в нашем климате, наверное, измельчали из-за морозов. Их сатанисты на кладбище развели.
– Им-то это зачем? Скажи.
– Сатанистов нашим умом понять не пытайся. Для них все, что нам хорошо, плохо, и наоборот. Из нормальных вещей только деньги и понимают. Я же сказал уже, на крутых тачках приезжают. И «чертова баба» – их рук дело.
Михаил распалялся; я понимал, что он опьянел, но и сам чувствовал головокружение. Тварь в банке тем временем сложила крылья на животе и замерла, только грудка ее еле заметно приподнималась.
– А на зубах у нее, кстати, слюна отравленная, после нее рана долго не заживает. Так что я тебе лучше еще подорожника приложу, – Михаил взял банку, повертел в руках, – и ее на двор вынесу; еще не хватает, чтобы выбралась ночью.
На крыльце звякнуло стекло о бетон. Дачный сторож вернулся с подорожником и протянул мне.
– Пожуй так, чтобы кашица получилась, и темечко себе залепи. К утру затянется.
Я, словно дикарь, старательно жевал листья подорожника, ощущая скрип мелкого песка на зубах. Ясно было, что никто их не мыл, разве что дождь слегка ополоснул.
– Лекарственные травы мыть нельзя, – прочувствовал мои подозрения Михаил. – От этого из них сила уходит. Ты не бойся, заразы на природе не бывает, только в городе.
Я залепил рану на голове зеленой кашицей из подорожника и закрутил из полотенца настоящий тюрбан.
– И много еще на этих дачах странностей происходит? – спросил я.
– Тебе мало? – ответил вопросом на вопрос Михаил. – Я по первому времени тоже удивлялся. А теперь привык уже. Ко всему со временем привыкаешь. Тебе завтра с самого утра на работу? День-то будний.
– Будний, – согласился я. – Но могу и позже приехать. У нас график свободный.
– А, понял, в твоем театре главная работа вечером начинается.
– В нашем театре? – удивился я.
– Ты ж сам сказал, что гримером работаешь. Вот я и решил, что в театре.
– Ну, да. Можно сказать и так – театр…
Я не стал уточнять, что театр, где я работаю, анатомический. О таких вещах за столом лучше не распространяться. Некоторые люди на поверку оказываются брезгливыми, хотя с виду по ним и не скажешь. Здоровяк Михаил мог вполне оказаться одним из них. Я не сомневался, что при желании сторож способен съесть сырую лягушку, но на мертвечину, особенно человеческую, у него может быть «аллергия».
– Интересная у тебя профессия. Актеров, наверное, знаменитых знаешь… А актрис – тоже?
– Случалось и знаменитостей гримировать, – припомнил я свою работу на телевидении. – Но у нас труппа не постоянная. Каждый раз свежие исполнители, – сдуру принялся я развивать тему.
Михаил оживился:
– А сможешь мне контрамарку устроить на хороший спектакль? Я специально в Москву подъеду. В театре уже черт знает сколько не бывал. Последний раз с женой на оперетту ходил в девяностом…
– Посмотрим… – Я изобразил крайнюю степень усталости. Не думаю, что экскурсия в морг, даже если там случайно оказалась бы мертвая знаменитость, порадовала сторожа.
В общем-то притворяться насчет усталости сильно не пришлось. Одежда подсохла, внутри меня благостной волной расходилось спиртное, настоянное на горьковато-сладком живительном корне калгана. Вот только расцарапанное темечко пощипывало, побаливало, но было в этой легкой боли даже что-то мазохистско-приятное; хотелось прилечь и затаиться, а возможно, и уснуть. Михаил не возражал, тем более что диванов в его небольшом домике на одну комнатенку было два. Вопреки привычкам, он закрыл входную дверь на массивный засов, пояснив:
– Это я на всякий случай.
Я не воспользовался предложенным бельем. Сил у меня хватило лишь на то, чтобы сбросить обувь да расслабить ремень. Свет погас. С улицы в комнату пробивался свет фонаря. Тени от рам перекошенными крестами ложились на затоптанный пол. Сторож спал тихо, хотя обычно мужчины его возраста, особенно подвыпив, храпят. От нечего делать я принялся изучать потолок, пытаясь дорисовывать пыльные разводы на досках. Так уж устроена психика человека, что подсознательные страхи материализуются в видениях. Сперва мне удалось рассмотреть в неясном пятне летучую мышь, распластавшую надо мной свои кожаные крылья, затем это же пятно соединилось с соседним и превратилось в обнаженную женщину. Вскоре весь потолок уже населяли придуманные мной монстры. Однако в этом был и хороший знак. Значит, подсознание уже переваривало пережитое, искало выход из тупика.
– Ну и чего вы от меня хотите? – спросил я, и сами собой всплыли в памяти строчки из поэмы Оскара Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы»: «Свет звезд потух, пропел петух, но полночь не ушла. Над головой во тьме ночной сходились духи зла».
Петух, конечно, еще не пропел, но полночь точно не собиралась уходить. Сон – коварное явление. Сколько живу, никогда мне не удавалось поймать сам момент погружения в него. Он подкрадывается постепенно, неслышно, словно из-за спины. Так случилось и на этот раз. Я не заметил, как заснул.
В воздухе разлился запах табачного дыма. От него я и проснулся. Сразу же вспомнил, где я и как тут оказался. Михаил сидел на табурете-пеньке и с наслаждением курил. Вид у него, правда, был озабоченный.
– Пока ты дрых, я успел и воды свежей принести, и обход сделать. Двадцать шесть человек сейчас на дачах, вернее, двадцать шесть домов с обитателями. И это хорошо. Когда люди есть, бомжи по огородам не шастают. А вот на это тебе посмотреть будет интересно.
Он указал на пустую двухлитровую банку на соседнем пеньке. От пластиковой крышки остался лишь разлохмаченный ободок.
– Выбралась крылатая тварь? – удивился я, засовывая ноги во влажные ботинки.
– Не то слово «выбралась», крышку еще сожрала. Надо было ее в ведро с водой бросить – утопить. Ты не переживай, днем они прячутся. Может, и найду в траве… На этот раз прикончу.
Михаил еще раз глубоко затянулся и раздавил окурок в массивной пепельнице, выточенной из цельного куска металла.
– В остальном на дачах тихо? – поинтересовался я.
– Тихо бывает только на кладбище, да и то не всегда, – ухмыльнулся сторож. – Похмеляться будешь? – Он кивнул на недопитую бутылку с калгановой настойкой.
– У меня голова не болит. Бабка-ведьма не обманула, настойка качественная. Я вообще никогда не похмеляюсь.
– Тебе еще можно. А вот мужикам, которым за сорок, даже врачи рекомендуют пятьдесят граммов с утреца, чтобы сердце поддержать, – с серьезным видом декларировал Мишка сомнительные советы анонимных медиков. – Вот был у нас один мужчина. Перебрал с вечера, и так ему с утра плохо стало! Ходил возле жены, просил дать денег на опохмелку. А та, стерва, не дала, хоть деньги у нее в кошельке и лежали.
