рисковал. Во-первых, мы ходили всегда втроем. Во-вторых, я и друзья посещали секцию карате. Наверное, наше увлечение восточным единоборством все-таки надо было поставить на первую позицию. У моих родителей была отличная библиотека, и мы по очереди перечитали всего Булгакова, Достоевского… На дне рождения Эдуарда его мама (начальник учебного отдела консерватории) рассказывала нам о Скрябине и ставила виниловую пластинку: «Поэма экстаза». Черт побери, мы это воспринимали! На сверстников с их простыми (как нам казалось, примитивными) увлечениями мы посматривали снисходительно, и вокруг нас естественным образом образовался вакуум.
Не знаю, в какой именно момент ко мне пришло осознание избранности. Может быть, после прочтения Ницше. Логика была простой: если мы не такие, как все, а принципиально лучше, то, значит, нас можно отнести к сверхлюдям, а других – к человеческому отстою, «базарным мухам». Такая точка зрения немецкого философа мне стала близка и понятна. Он писал, что всем правит воля, и мы, воспринимая это буквально, истязали себя на тренировках до потери сознания. Мы учились терпеть боль и гордились этим. В один прекрасный момент меня стала терзать мысль о том, что нет четкой границы, отделяющей нас от этого несовершенного мира. Да, мы умные, да, мы физически и духовно развитые. Но нужно что-то еще, что нет в этих тупых людишках. Я понял – нужна способность УБИВАТЬ. Из прочитанного, увиденного на телеэкране можно было сделать вывод: жалкий слюнтяй не в состоянии сознательно лишить человека жизни. Это удел элиты, высшей касты. Это проявление ВОЛИ.
Товарищи поддержали меня. Вячеслав, белокурый, кудрявый мальчик, похожий на ангелочка, у которого только начал пробиваться юношеский пушок над верхней губой, предложил для начала убить кошку. Мы с Эдиком, не сговариваясь, посмотрели на него с нескрываемым осуждением, ведь это так мелко для сверхчеловека. Славка и сам понял свою ошибку и торопливо добавил, что кошку, понятное дело, любой дурак убить сможет.
Эдуард, степенный и рассудительный, как и его отец, подумал немного и сообщил, что когда недавно навещал вместе с родителями могилу бабушки с дедушкой на Старых кладбищах, то видел, как неподалеку, из склепа, выходили какие-то оборванцы. Возможно, они там и обитают. Искать их точно никто не будет. Я к месту процитировал своего любимого Ницше, который писал, что злится, когда подает нищим, злится, когда им не подает, и заключал, что нищих надо истребить. Встал вопрос, какой метод надо избрать для истребления. И тут, словно какое-то существо, поселившееся во мне, произнесло чужим, немного севшим голосом:
«Огонь… Очищающий огонь. Бог тоже жег ненужных людишек, если вы помните Библию». И душа моя воспарила, как мне казалось, в заоблачные высоты.
Оставалось технически воплотить нашу идею в жизнь. Вячеслав взял из отцовского гаража несколько литров бензина и разлил по пластиковым бутылкам. Я выразил опасение, что праведной казни могут помешать другие бродяги. Но Эдик заверил, что это не свалка, где существуют целые городки, склеп всего один, и вообще риск сведен к минимуму. Мы со Славкой стали настаивать на проведении разведки. Эдуард, выйдя из себя, что было ему несвойственно, стал упрекать нас чуть ли не в трусости и заявил, что глупо тратить ночь на подготовительные действия, так как днем мы все равно никого не застанем. Пришли к компромиссу: пойдем посмотрим, но бензин возьмем с собой. Так, на всякий случай. И еще – ножи. Мало ли чего… Кладбище как-никак.
Дату я запомнил точно. Ночь с первого на второе декабря. Своим родителям, которые мне безоговорочно доверяли, я сказал, что допоздна буду сидеть за компьютером у Вячеслава. То же преподнесли своим предкам и мои друзья, с точностью до имен. Возражений не возникло, и вскоре мы стояли на автобусной остановке, тепло одетые, со спортивными сумками в руках, где мирно соседствовали термосы с горячим чаем и пластиковые бутылки с бензином.
Мои друзья, как и я, молчали, каждый думал о своем. Из оцепенения меня вывел голос водителя: «Следующая остановка конечная – «Кладбище». В другое время меня бы позабавило такое двусмысленное словосочетание, но сейчас улыбаться что-то не хотелось. Я встал, закинул сумку через плечо и пошел к выходу. Мои товарищи потянулись за мной. Мы рассчитали и попали на последний автобус, поэтому шофер не стал стоять на пустой остановке, развернулся и затарахтел прочь. В носу защипало от выхлопных газов, и я поймал себя на мысли, что завидую этому водителю, который едет в теплом автобусе без особых хлопот и торопится, наверное, домой, к своей семье. Перед глазами нарисовались бесхитростная квартирка с простенькой обстановкой, жена, ждущая мужа с работы в застиранном халате, ребенок, делающий уроки под светом настольной лампы. Это было настолько явственно, что был виден даже исчерканный шариковой ручкой погнувшийся абажур. Это было то, что соотносилось с категорией «людишки». И я им завидую?!!
На кладбищенской калитке, где красивые чугунные завитушки местами были отбиты, висел допотопный ржавый замок. Очевидно, местный сторож уже закрыл свое хозяйство, а может, и вовсе сегодня не появлялся. Высокий кирпичный забор прерывался на противоположной стороне кладбища, и через заросли старых кленов к могилкам можно было попасть по извилистой протоптанной дорожке. Мы про это знали, но обходить было лень. Я достал заранее припасенный тяжелый молоток, приваренный к не менее увесистой ручке, изготовленной из отрезка трубы, и одним ударом сбил замок с проушин. Заскрежетав, калитка пропустила нас на центральную аллею кладбища.
Уже спустились сумерки, и ветки деревьев еле виднелись на фоне сумрачного неба. Было морозно, но снег еще не выпал, и, хотя мы старались ступать по разбитому асфальту как можно тише, шаги все равно гулкими хлопками разносились в вязкой тишине. На развилке стоял одинокий столб с подвешенной большой газоразрядной лампой, словно сообщая, что здесь самый центр кладбища. Свет в лампе пульсировал и менялся от зеленого до матово-белого, выхватывая из темноты гранитные памятники. Я смотрел на лампочку и слышал, как сердце стучит в такт этому мерцанию все громче и громче. Внезапно что-то застрекотало, зажужжало, и свет превратился в чуть различимую красную полоску.
Мы зажгли карманные фонарики, и ирреальность происходящего усилилась. Кресты, таблички, плиты, покосившиеся оградки – все сливалось в призрачный сон. Я и Славка протискивались сквозь этот нескончаемый лабиринт за Эдиком, который по каким-то ему одному известным ориентирам вел нас к склепу. Землисто-пряный запах тлена щедро разливался вокруг, щекоча ноздри и кружа голову. Внезапно какая-то большая птица с шумом взлетела прямо из-под наших ног, я вскрикнул и метнулся в сторону, больно ударившись о ствол дерева, упавшего на одну из могил. Эдуард обернулся и зашипел, прижав палец к губам. Метрах в десяти от нас смутным белесым пятном прорисовался склеп. Затаив дыхание и выключив фонарики, мы подобрались поближе. Покой погребенных охраняли мраморные ангелы: один без головы, другой без крыла. Ступени, ведущие к входу, превратились в каменное крошево, но можно было различить небольшую дверь. В щели между дверью и стеной был виден слабый свет. Эдик осторожно заглянул внутрь и знаками показал, что внутри кто-то есть, потом на цыпочках подошел к нам, расстегнул мою сумку и выудил молоток. Потом достал бутылки с бензином, спички и вручил все это добро нам.
«Иди к двери и мяукай, как кошка», – просипел он Славке, а сам встал с другой стороны. «Мяу, мяу», – это было скорее похоже на плач ребенка. Из склепа выскользнула темная фигура. Мелькнул молоток, и я услышал звук удара. Крик жертвы слился с торжествующим воплем Эдуарда. Славка застыл как вкопанный, а я принялся поливать бензином дергающееся на земле тело, потом поджег и бросил целый коробок спичек. Живой факел осветил окрестности, потом принялся кататься, вскочил и бросился бежать. Вопль, наполненный нестерпимой мукой, перешел в жуткий хрип. Человек обхватил какой-то крест, словно он мог его спасти, потом сполз по нему, продолжая гореть. Другая тень появилась из-под земли, Эдик с силой махнул молотком, промахнулся, не удержался и упал на колени. Тут уже Вячеслав вышел из оцепенения, поджег бутылку и мгновенно швырнул ее в тень. Бензин взорвался, длинными огненными языками облизал силуэт со всех сторон. Я увидел, что это женщина. Ее длинные волосы горели, сворачиваясь клубками красной проволоки, кожа сморщивалась на глазах и лопалась пузырями. Как ни странно, она не кричала, а только громко стонала. Женщина упала, потом вскочила и побежала назад к склепу. Снова упала, выгнувшись дугой, потом поджала под себя обгоревшие ноги и затихла. Смрадный запах горелого мяса заполонил все вокруг. Эдуард, все еще с молотком в руках, спустился в склеп, мы со Славкой – за ним. Трепещущий свет огарка свечи, стоявшего в консервной банке, выхватил из полумрака подземелья кучу тряпья. В него был завернут ребенок. На его чумазом личике, как пуговки, блестели испуганные глаза. Эдик протянут Славке нож.
«Это тебе не кошка, Вячеслав. Это нужно сделать, чтобы он не мучился, – проговорил Эдуард, пристально глядя на нашего друга. – Все равно ведь умрет». Проверив пальцем остроту лезвия, Славка
