слишком подходящее к ситуации выражение лица, но Щербань был согласен и на такое. Пожалуй, ему даже именно такое и нравилось: испуганное и изумленное. Он, похоже, действительно станет первопроходцем. Сознание этого возбуждало его еще больше. И он набросился бы на нее с урчанием дорвавшегося до добычи вурдалака, он даже двинулся к ней за этим… за самым… Но вдруг что-то сработало в его мозгу, высветив на ее чистом лбу запрещающий знак. Нельзя… Если она приведет сюда милицию… Потом медицинская экспертиза… И все! Нет! Нельзя! Но что-то надо сделать, иначе он взорвется от возбуждения… Что-то надо сделать! И он расстегнул брюки… И покорная глупышка сделала все, что он хотел. Так хорошо ему еще никогда не было. В благодарность он решил послать ей фотографии. Пока она одевалась, он вытащил из ее нарядной белой сумочки паспорт. Щербань был уверен, что он там был. Девушка наверняка приезжая. Киевлянки в Софию не ходят. Она оказалась ленинградкой. Отлично. Вряд ли она приведет сюда разъяренного папашу или взбешенного молодого человека. Все получилось как нельзя лучше.
Фотографии вышли так себе. Девчонка была здорово испуганной, и ее затравленный взгляд совершенно не соответствовал расхристанности поз. Но Николай с помощью этих фотографий действительно мог вновь и вновь погружаться в волнующую атмосферу того удивительно дня, когда он приметил в очереди черноволосую красавицу. Фотографии, кстати, он ей выслал, раз уж обещал… Он человек слова.
И с тех пор пошло. Щербань выглядывал в очереди очередную юную особу и приглашал в студию. Он ни на йоту не отступал от сценария получения первого удовольствия: после фотографий анфас и в профиль устанавливал софиты на полу и просил девчонок раздеваться. Сначала просил. Потом требовал. Некоторые сопротивлялись, но недолго. Боялись. Все-таки он специально отбирал очень молоденьких и неискушенных. Но и среди молоденьких попадались такие, которые были на все готовы. Но Николаю больше нравились такие, которые не готовы… Удовольствие от них было слаще.
Однажды в хорошую погоду, перекуривая на лавочке возле метро, Николай увидел довольно немолодого дядю, который с большим увлечением перелистывал журнал «Бульвар – для вас!». Заметив взгляд Щербаня, пенсионер не смутился. Напротив. Он показал ему фотографию обнаженной крутобедрой красотки и сказал:
– Подумать только! Сейчас на что хочешь, на то и смотри! А в наше время и с женой-то… в кромешной тьме… Стыдились…
Они разговорились. Слово за слово… И Николай понял, что дедок за свою очень богатую разнообразными событиями жизнь на голых баб явно не насмотрелся. Сочувствуя бедолаге пенсионеру, Щербань очень ловко вывел разговор на тот факт, что у него на руках имеются некоторые изображения, которые гораздо лучше «бульварных» теток, потому как натуральнее: без силикона и ухищрений пластических хирургов. В общем, дедок купил у него альбомчик, который Николай ему любовно оформил, содрав за ретушь и дизайнерские прибамбасы приличную сумму. Семен Викторович, как прозывался дедок- пенсионер, привел к Щербаню и других клиентов. Любителей голых испуганных девушек оказалось предостаточно и не только среди пенсионеров. Слава Щербаня как мастера особой эротической фотографии распространилась по всему стольному граду Киеву, и он к телесным удовольствиям начал получать еще и существенное материальное вознаграждение.
Однажды Щербань прокололся. Во-первых, девчонка здорово сопротивлялась и даже его всего исцарапала, во-вторых, она совершенно неожиданно оказалась киевлянкой и привела-таки в его студию папашу. Папаша неприлично орал, разбил софит, лез в драку и обещал обратиться в милицию. Отмахиваясь от папаши, как от спятившего шмеля, Николай орал в ответ, что не сделал его дочери ничего плохого, а, наоборот, это она его всего исцарапала. И что милиция им ничем не поможет, потому что у них нет никаких доказательств. Даже гинеколог ничего не обнаружит. Он, Николай, не дотрагивался до девчонки и пальцем.
– А где пленка, мерзавец? – вопил папаша. – Машенька говорила, что ты снимал ее на пленку!
– Мало ли чего вам наговорит ваша Машенька! – не оставался в долгу Щербань. – Да ваша Машенька сама ко мне лезла!
Конечно, с родителем пришлось немножко подраться. Сил у Николая было явно больше, и он очень боялся нанести папаше тяжкие телесные, с которыми тот непременно сунулся бы в милицию. Папаша тоже понял, что крутой драки не выйдет, и принялся громить студию.
– А вот за разбой я вас привлеку! – изо всех сил крикнул Щербань, когда папаша собрался шарахнуть о стену его заслуженный «Зенит».
Разгневанный родитель замер с поднятыми к броску руками, с растерянным лицом повернулся к Николаю и очень осторожно положил фотоаппарат на стол.
– Ну, погоди, мразь, я еще придумаю, как тебя прижать, – прошипел он и вылетел из павильона.
Николай считал, что прижать его этому папашке никак не удастся, и расслабился, а тот взял да и, недолго думая, поджег его павильон. Конечно, пожар в людном месте сразу заметили и пламя погасили, но Щербань лишился части своего архива, в частности нескольких пленок с девушками, и почти совсем готового лакомого альбомчика для одного довольно видного руководителя. Николаю пришлось здорово потратиться на ремонт, потому что музей выделил ему очень незначительные средства на восстановление. Пока в павильоне шел ремонт, оставшиеся в живых пленки и фотографии пришлось принести домой. Николай тщательно спрятал компрометирующие материалы: разложил снимки и пленки по пакетикам и засунул за громоздкую мебельную стенку, которая не сдвигалась с места годами, даже во время ремонта квартиры. Они с Оксаной всегда клеили новые обои только узкой полоской под потолком, а за недвижимой стенкой копилась вековая пыль. Почему вдруг Оксане пришло в голову залезть за стенку, осталось для Щербаня загадкой на всю оставшуюся жизнь. Объяснять ему это жена не пожелала, поскольку ей и без того было о чем с ним поговорить и вволю накричаться. Он пытался объяснить Оксане, что эта самая немецкая стенка, за которой она обнаружила фотографии, а также югославская мягкая мебель, чешская хрустальная люстра, двухкамерный холодильник и сочная говяжья вырезка на второе – есть результат сбыта именно этой продукции, но она ничего не хотела понимать. Она называла его извращенцем и разными другими ругательными словами, которые, как неожиданно оказалось, знала в большом количестве. В конце концов жена собрала ему чемодан и указала на дверь. До развода он, конечно, имел право оставаться в квартире, хотя и принадлежащей жене, но обставленной на собственноручно заработанные им деньги, но не стал. Оксана Щербань мало того что была крута характером, она была еще одного роста с мужем и шире его раза в два. От одного только колебания воздуха, производимого движением жены по квартире, Николая склоняло долу, как сухую былинку. Он пытался подвалить к жене в смысле выполнения супружеского долга, пока еще не развелись, но Оксана бубнила одно и то же: мол, с извращенцем и сексуальным маньяком в постель не лягу.
После развода Оксанина квартира Оксане и осталась вместе с двумя совместно нажитыми пацанами, а половина таким же образом совместно нажитого имущества, по мнению суда, по праву принадлежала Николаю. Но не пилить же пополам двухкамерный холодильник или чешскую люстру! А отсуженные у жены кресло и пару секций мебельной стенки ставить все равно было некуда. До свадьбы Щербань жил с родителями, братом и сестрой в старом деревянном домике на окраине Киева. Теперь в домике кишмя кишела пацанва двух семейств: и брата, и сестры, и места Николаю там не было. Конечно, родители сжалились и прописали Николая обратно в свой домик. Он даже пожил с родней какое-то время, но чувствовал, что выпадает из их уже давно отлаженного быта, мешает им и раздражает всех, начиная от пятилетней дочки сестры и кончая старушкой-матерью, которая очень старалась этого не показывать. Промыкавшись так месяца два, Николай ко всеобщему облегчению съехал из родного дома и некоторое время пытался жить в фотостудии, но музею не понравилось, что служебные помещения превратились в жилые. Начальство раздражало, когда из форточек его павильона до туристов и отдыхающих доносился запах варящихся на электроплитке пельменей. А потом появились деловые ребята, которые пожелали купить у музея щербаньский павильон. Желания таких людей никогда не расходились с возможностями, а потому Николай в короткий срок оказался на улице. Он еще несколько раз приходил к жене, предлагая помириться, но она не пускала его дальше порога и не разрешала видеться с сыновьями, мотивируя его извращенческим прошлым и непредсказуемым настоящим. Довольно скоро Оксана вышла замуж за лысого и такого же тучного, как она, заведующего отделом тканей соседнего универсального магазина и повесила в зале блестящие оранжевые гардины, о которых давно мечтала. Наблюдая с улицы за блеском этих гардин, Николай Щербань пришел к выводу, что жена специально рыскала по квартире в поисках компромата на него, чтобы поскорей свалить к заведующему, в отделе которого и водились эдакие райские тряпки.
