Тайны Лубянки

революции, выкованный когда-то ее железным дядей.

И уж тем более и в мыслях не держала она, что «несчастные мальчики», за которых она так переживает, наперебой соревнуются сейчас в злословии, стараясь как можно глубже утопить ее, утащить за собой в трясину… И в первую голову – тот самый Борис. Ее Борис…

А она – наивная – в это время не спала ночей, думала о нем. Гигантская, необъятная волна нежности и тоски накрывала Ядвигу с головой, и тогда она была готова на любое безрассудство, лишь бы хоть как-то уменьшить его страдания.

«Борик, если у тебя будет побег, будь очень осторожен – у тебя много врагов. Умоляю – берегись, – писала ему Ядвига в тюрьму. – Разве ты хочешь бежать до суда? По-моему, уж лучше после».

Эти записки Венгроверу носила его жена Клавдия – из простых, но женщина хорошая. В другое время Ядвига вряд ли стала бы с ней знаться, но теперь общее горе настолько объединило их, что о ревности никто и не помышлял: для ревности в их сердцах просто не осталось места. И все равно нет-нет да всколыхнется у Ядвиги где-то в глубине души холодок зависти. Кто она и кто эта девчонка-секретутка, не прожившая с Борисом и полугода?

У нее, Ядвиги, прав на Бориса – со всех сторон – неизмеримо больше, а у Клавдии нет ничего, кроме лилового штампа в паспорте, отметки о регистрации брака, однако штамп этот – чистая условность – дает ей то, о чем Ядвига не в силах и мечтать: не частые и оттого такие желанные свидания с ним.

Все, что остается Ядвиге, – убористым почерком писать записки, которые она вшивает в воротнички маек, помнящих еще мужской запах своего хозяина: эти майки Клавдия передает мужу при свиданиях…

Если бы Ядвига знала, что Борис одинаково беспощадно расправляется как с ней, так и с Клавдией – ее-то обвиняет только в соучастии и торговле краденым, а законную свою молодую жену и вовсе подводит под шпионаж, – может быть, тогда ей было бы легче; уж по крайней мере не ощущала бы она превосходства Клавдии…

Но нет, по-прежнему она убеждена в честности и чистоте того, кому поверила свою последнюю любовь. Ради кого продолжает рисковать собой, своими детьми, своим положением в обществе, наконец.

Хоть как-то, через куцые записочки, – Ядвига пытается подбодрить Бориса, окрылить его, уверить, что на воле любят его и ждут; это единственное, что сейчас в ее силах. И невдомек ни ей, ни Клавдии, что их «нелегальный» канал связи с Венгровером с самого первого дня находится под колпаком МУРа и все их нежные послания – «малявы» – почти одновременно с Борисом читают «опера»: и не только милицейские…

Из тайных писем Ядвиги Дзержинской к Борису Венгроверу:

«Дорогой, растеряны, как случилось. В. (Очевидно, Виктор Медведев. – Прим. авт.) пишет, что ему будет год – приписывают 60 дел.

Паника в районе. Меня здорово теребили телефоном. Приходили к маме, ее не было, говорили с соседями. Очень следят, поэтому не могу передачи. (…)

Если уйдешь – будь очень осторожен с телефоном в этом районе. Очень много всяких разговоров, больше, чем можно думать. Главное, ужасно то, что почти все знают и это дело обсуждают. Но ничего. Будь, дорогой, мужествен, не падай духом». (Письмо, переданное 7 февраля 1940 г.).

«У меня неприятности все время из-за того, что ты был под фамилией (имеется в виду – выдавал себя за Дзержинского. – Прим. авт.). Девочки имели неприятный разговор на работе, приходили к матери, о нас собирают со всех концов сведения. Следят не только за квартирой, но даже за телефоном.

Вообрази, какое настроение?! Главное, боюсь, чтобы девчата мои из-за этого не пострадали. И еще мне ужасно обидно за Изю (Дворецкого. – Прим. авт.). Я всегда к нему хорошо относилась, а он на допросе меня впутывал. Потом еще узнала, что в свое время Изя говорил обо мне с подробностями, что я живу со всеми, что, дескать, чуть ли порядочным девушкам не место в моем доме. Это убеждает меня, что никто оценить по-настоящему хорошее отношение не умеет. Стыдно Изе. Ну бог с ним. Он теперь в беде, и мне хочется очень, чтобы все кончилось у всех скорее и как можно лучше.

Суд хотят сделать показательным. Ужасно волнуюсь за вас, дорогие. Боренька, выкручивайся, не бери на себя лишнее.

Боренька, я верю, что ты честный и что ты продаться никогда бы не мог! Все враки». (Письмо, переданное 15 марта 1940 г.).

– Товарищ комиссар, по вашему приказанию…

Федотов²⁴ оборвал вошедшего на полуслове, махнул рукой: не любил уставщины. НКВД, конечно, организация военная, только превращать Лубянку в казарму совсем ни к чему.

– Садись…

Канер, начальник 12-го отделения²⁵, скромно примостился на краешек стула, приготовился внимать.

– Что там с делом Ядвиги Дзержинской? Выяснили? – Федотов снял очки, устало потер переносицу: этот его жест в контрразведке уже изучили. Он означал, что комиссар испытывает в крайней степени озабоченность.

– Выяснил, да, – Канер, словно чувствовал, зачем его вызывает начальник контрразведки, специально перед уходом еще раз просмотрел все документы.

– Значит, ситуация там такая. МУР разоблачил группу воров-студентов. На них – более 60-ти квартирных краж. Привлечено восемь человек, в том числе и главарь – некто Венгровер. Это опытный рецидивист, неоднократно судим, до ареста находился в розыске за побег из лагеря… На другой день после ареста он инициативно дал показания, что побег был организован неизвестными ему людьми, которые в дальнейшем использовали его для хищений документов и переписки, представляющих интерес с точки зрения шпионажа…

Лицо Федотова не выражало никаких эмоций. Со стороны могло показаться, что он вообще не слушает доклад, мысленно находится где-то далеко, но внешнее впечатление было обманчиво: на самом деле комиссар не пропускал ни единого слова…

– Одновременно Венгровер показал, что в ходе предыдущих арестов он скрывал свою связь с Ядвигой Генриховной Дзержинской. Это дочь Ядвиги Эдмундовны – родной сестры Феликса Эдмундовича, – на всякий случай уточнил Канер.

Федотов кивнул: родословную основателя ВЧК он знал отменно: когда зачисляли в органы, Феликс был еще жив. Правда, и помыслить тогда Федотов не смел, что пройдет совсем немного времени, и судьба клана Дзержинских окажется в его руках: 20 лет назад Дзержинский был для него, скромного сотрудника Грозненской ЧК, величиной недосягаемой, чем-то вроде наместника Божьего на земле.

– И в чем же заключалась эта связь Дзержинской с бандитами? – Федотов читал подробное спецсообщение, присланное начальником ГУРКМ, но любым бумажкам предпочитал живой рассказ. «Как только документы начинают заменять собой человеческую речь, – учил он подчиненных, – контрразведке приходит конец».

– Проще сказать, в чем она не заключалась, – Канер позволил себе улыбнуться. – Во-первых, она полностью была в курсе преступной деятельности Венгровера, знала, что он бежал из лагеря, но укрывала у себя. Во-вторых, – вслед за большим он загнул указательный палец, – квартира ее была превращена в форменный притон, после грабежей бандиты приносили туда украденные вещи. В-третьих, Дзержинская помогала им сбывать награбленное, получала от них деньги… Есть и обстоятельства, скажем так, пикантного свойства… – Канер осклабился: – Венгровер находился с ней в интимной связи. И не он один – всего она сожительствовала с пятью бандитами…

– Однако, – Федотов покачал головой. На столе перед ним лежала фотокарточка Ядвиги: немолодая уже женщина со смазанными, расплывшимися чертами лица. Что они в ней, интересно, нашли? Впрочем, о вкусах не спорят…

– Да. Кроме того, Венгровер по подложным документам устроился в 309-ю школу физкультурником, выдавая себя за племянника Дзержинского. Она прекрасно была об этом осведомлена. Уже после ареста МУР взял под контроль нелегальный канал переписки между задержанными и Дзержинской: в письмах она