Тайны Лубянки

Так – отдельные наброски, контуры.

Обидно. Ведь разработка эта стала камнем преткновения между Особым отделом и Ворошиловым. Из-за нее-то и разгорелся весь сыр-бор.

Читаем рапорт дальше:

«Когда была проведена эта операция, то тов. Ворошилов поднял вопрос о том, что это „вообще провокация“. Во время объяснений, которые были даны РВС по этому поводу, тов. Ворошилов стал нас обвинять в том, что операция прошла не организованно, и что с нашей стороны не было предпринято ничего, чтобы предотвратить жертвы (во время перестрелки были ранены Комиссар по обыскам и арестам, и пять человек красноармейцев из караула; Комиссар от раны умер).

Было ли это виной нашей нераспорядительности и неподготовки к этой операции, просим смотреть из материала, который Вам посылается (хорошо бы посмотреть, да, увы… – Прим. авт.), или это было причиной объективных условий, которые существовали во время операции /электричества в это время в городе не было, была лампа, которая потухла от выстрела, неисполнение красноармейцами тех директив, которые им были даны и мельчайшей подробностью объяснены/. Если нас винить в том, что мы потеряли одного убитым, то подобные операции всегда могут сопровождаться таким явлением.

Во время объяснений тов. Ворошилов заявил: 'Что для нас эти четыре бандита (видимо, задержанные в ходе операции. – Прим. авт.), когда разрушено здание Губфинотдела'. Добавляю, что в Губфинотделе выбито два окна, когда бандиты старались вырваться из ловушки, и прострелен потолок при стрельбе. Больше разрушений не было. И, несмотря на то, что было указано на развитие дела и при допросе выданы другие бандиты, тов. Ворошиловым было замечено – «Вы теперь будете хватать каждого – виновен он или нет». Перспектив в разработке этого дела он не видит и наше объяснение считает не веским и «мальчишеским».

Это была просто прицепка. Нужно сказать, что тов. Ворошилов как-то вообще относится недоброжелательно к Особотделу, и с приездом его почувствовалась сгущенная атмосфера. Нетерпя-щий Чрезвычайных Органов, тов. Ворошилов органически не может допустить того, что Особый Отдел Армии окреп и стал на ноги. Каждый начальник бывает два-три месяца, после чего, под каким-нибудь предлогом его убирают. Публика это знает, и так привыкла, что сейчас в некоторых Дивотделениях уже нетерпеливо поговаривают – «почему мы здесь задержались на три месяца?»

Первое полное заседание в Реввоенсовете, где пришлось отстаивать существование Отряда при Особотделе (скорее всего, отряда по борьбе с бандитизмом, подчиненного напрямую армейской контрразведке. – Прим. авт.) – когда Ворошилов, отрицая необходимость положенного по штату отряда, заявил: «Я не допущу, чтобы кто-то производил какие-нибудь операции в частях». Сказано это было в ответ, что существование отряда и дивизиона необходимо на случай, если нужно будет усиленно проводить выему бандитов из частей. В общем, пять вопросов, поставленных на этом заседании об Особотделе, встречали со стороны Ворошилова самый демагогический отпор, и по адресу Особотдела выливались ушаты всякой грязи.

В дальнейшем пришлось прийти к следующему выводу:

в Армии бандитизм не изживется до тех пор, пока существует такая личность, как Ворошилов, ибо человек с такими тенденциями, ясно, является лицом, в котором находили поддержку все эти полупартизаны-полубандиты».

Фразу выделили мы сами, ибо она – суть кульминации всего документа.

Для столь серьезных обвинений требуются, однако, веские доказательства. Ворошилов – человек приметный, старый большевик.

Зведерис такие доказательства приводит…

«К этому времени началась демобилизация. Создалось особое триумфальное, демобилизационно- праздничное настроение, вылившееся в повальном пьянстве и полном развале работы Штаба и учреждений, дошедшего до того, что когда Махно был в 20 верстах от Екатеринослава, и только случайно не завернул пограбить, в городе не только не было никакой фактической силы, но не было принято положительно никаких мер предохранения. Словом, ночное обследование дало в руки Особотделу богатый материал по спячке Штаба, гарнизона, отсутствие ответственных дежурств, мер охраны оперативных пунктов, и т. д. и т. п. Вместе с попавшими к нам печатями и секретными делами Штаба, оперативного его Управления, Реввоенсовета, Комендатуры города и т. п.

В то же время, в Реввоенсовете и членами, и в особенности разными их «Для поручений» и секретарями распивалось вино, привезенное из Крыма и с Кавказа. Дела доходили до такой циничности, что публика, напившись, отправлялась по разным благотворительным вечерам, прокучивая там сотни тысяч, и требовала обязательства присутствия, для подачи на столик, молоденькой коммунистки.

Нами было установлено, что среди пьянствующей братии, из приближенных рыцарей, есть и довольно темные в политическом отношении лица, как секретарь Ворошилова – Хмельницкий, бывший офицер, бывший коммунист, из Красной Армии перешедший к Деникину. Довольно подозрительными оказались и некоторые шоферы Ворошилова и Буденного, привезенные из Крыма, с офицерскими физиономиями.

Конечно, все это становилось известным Ворошилову, и, самодур по натуре, он возненавидел уже нас персонально, решив, в то же время, что дальнейшее усиление Особотдела может иметь скверные последствия для существующего распорядка, и персонально многим высоким «барахольщикам». Не давая никакой фактической поддержки для усиления и создания аппарата АрмОсоботдела, Ворошилов /напоминаем, что он имеет два голоса в Реввоенсовете/ искал случая, чтоб придраться и посадить Особотдел на старое место мертвого учреждения, никого не беспокоящего. Случай такой, по его мнению, скоро представился – как раз эта операция с бандитами.

На другой же день, в квартире Командарма, Ворошиловым, главным образом, начали фабриковаться и усиленно распространяться слухи о том, что налет сделали мы сами, что Особотдел занимается провокационной работой, что нужно-де принять меры против него.

Вызывался Председатель Трибунала, Предгубчека Трепалов, устраивались какие-то совещания, но от нас ничего не требовали. Уже по нашей инициативе нас вызвали в Реввоенсовет, где были представлены все доводы, вплоть до агентурных сводок. Но, вломившись в амбицию, Ворошилов уже не хотел сдавать позиции, и, увидев, что он зарвался, решил продолжать дело. Теперь наше обвинение, в провокации, естественно, показывает его отношение к работе Особотдела, и мы у него попали в опалу. Для нас это было безразлично, так как мы делаем свое дело, и на угрозы со стороны тов. Ворошилова – арестовать нас и предать суду Ревво-ентрибунала Республики – мало беспокоимся».

Так вот, оказывается, в чем кроется главная причина вражды Ворошилова с чекистами. Двое пернатых в одной берлоге не живут.

Ворошилову с Буденным не нужны были опасные соглядатаи. Неуправляемые. Собирающие на них же компрматериалы.

(А кому, впрочем, такие нужны? Уже в наши дни, сплошь и рядом, губернаторы, президенты национальных республик продолжают традиции Ворошилова. Счет территориальным силовикам, которые распростились со своими должностями в угоду политической конъюнктуре и подобострастности своего руководства, идет на десятки.)

Какие бы письма ни отсылал в центр непокорный Зведерис, какие бы факты ни приводил – судьба его была, по сути, предрешена. ВЧК – вооруженный отряд партии…

Время чекистского всемогущества наступит позднее, когда одним лишь мановением руки вчерашние хозяева жизни – посерьезнее даже, чем Буденный с Ворошиловым, образца 1920-го – будут превращаться в лагерную пыль.

Но навсегда первые маршалы запомнят человека, упрямство которого едва не стоило им карьеры. Наверняка во многом благодаря и ему через всю жизнь пронесут они нелюбовь к страшному зданию желтого цвета, к которому даже железный Феликс встал повернувшись спиной.

И Ворошилов и Буденный чудом выжили в годы чекистского молоха. Чудом и кровью, которой покрестил их «отец народов», ведь под всеми приговорами, делами генералов и командиров стояла незатейливая подпись наркома Ворошилова.

(«Мы почистили в Красной Армии, – отчитывался он с трибуны в 1937-м, – около четырех десятков тысяч человек».)