явитися бесомъ на то место, се же ни въ дворь пакости творити никомуже. Молитвами… Феодосия, яко се оружиемь отгънани быша от вьси тоя. И тако пакы блаженый приде въ манастырь свой, яко храбъръ силенъ, победивъ зълыя духы, пакостьствующа въ области его. (54б–54в).
Но подобно тому как тема бесов оставалась актуальной в течение всей жизни Феодосия, несмотря на силу его побеждающей злых духов молитвы, так же и после смерти преподобного, когда «тако умножаше ся место то благодатию Божиею и молитвы ради святого нашего Феодосия», происки того, кого в ЖФ называют «ненавидяй же добра врагь, иже и присно бореть ся съ рабы Божии» (66в) [619], продолжаются и приводят к крамолам и нестроениям в самом монастыре. И эта тревожная нота, связанная со злобою дня жизни Печерской обители, появляется в конце текста ЖФ и невольно вносит несколько минорный оттенок в общую тональность заключительной части.
Молитва–оберег от бесов и молитва как средство изгнания их (exorcismus) составляют лишь одну разновидность этого жанра, включающего в себя многие типы. В данном случае существенны те ее примеры, которые имеют отношение к Я, к его духовному очищению и просветлению, к собиранию собственной души во имя Христа. Такая молитва совершается втайне, обычно ночью, в пещере, наедине с самим собой, и прав Федотов (1959:42), когда он пишет, что ЖФ не дает повода судить ни о «мистическом качестве» молитвы, ни о «каких–либо высоких состояниях созерцания». Читатель знает лишь о внешних сопровождающих молитву обстоятельствах. Нередко говорится о плаче или слезах во время молитвы, о преклонении колен. Разумеется, по этим деталям и по тому, что известно о молитве этого типа, можно восстановить (и иногда с большим правдоподобием) многое. Но здесь важнее подчеркнуть, что эта «личная» молитва — об укреплении духа, о спасении души, о близости к Богу, т. е. о том, что преодолевает греховность Я и прежде всего его гордыню, тщеславие, самость.
ЖФ свидетельствует, что мысль о спасении души рано начала занимать Феодосия, что перед ним возникали варианты спасения, что он прибегал с просьбой о помощи к молитве, и что молился он многократно. Более того, известен текст его «первой» молитвы, данной в перволичной форме как подлинная цитата. Просьба, содержащаяся в ней, пожалуй, излишне конкретна. Выраженное в ней желание не вызывает сомнений в искренности, но нет уверенности, что это желание и просьба продуманы до конца, что они — о самом насущном и главном. По–видимому, юноша настроил себя на скорое исполнение его просьбы, и в первой, по сути дела, случайной возможности он готов был, кажется, увидеть исполнение просимой помощи. Эта «первая» молитва, как и включающий ее в себя эпизод, носят отпечаток некоторой наивности и трогательности. Юноша еще не задумывается о соотнесении своего желания с божественным замыслом, с изволением Божьим. Вот этот фрагмент:
Къ симъ же пакы божественый уноша мысляаше, како и кымь образъмь спасеться. Таче слыша пакы о святыхъ местехъ, идеже господь нашь Иисусъ Христосъ плотию походи, и жадаше тамо походити и поклонитися имъ. И моляшеся Богу, глаголя: «Господи Иисусъ Христе мой! Услыши молитву мою и съподоби мя съходити въ святая твоя места и съ радостию поклонитися имъ». И тако многашьды молящюся ему, и се приидоша страньници въ градъ то, иже и видевь я божественый уноша и радъ бывъ […] и вопроси я, отъкуду суть и камо идуть. Онемъ же рекъшемъ, яко отъ святыхъ местъ есмъ, и аще Богу велящю, хощемъ въспять уже ити. Святый же моляше я, да и поимуть въ следъ себе и съпутника и? сотворяютъ съ собою. Они же обещашася пояти и? съ собою и допровадити и? до святыхъ местъ… И тако изиде въ следъ страньныхъ. Благый же Богъ не попусти ему отъити отъ страны сея, его же и–щрева матерьня и пастуха быти въ стране сей богогласьныихъ овець назнамена… (28б–28г) [620]
Описание жизни Феодосия в пещере начинается с указания на то, что он «предавъся» Богу и преподобному Антонию — «подаяшеся на труды телесьныя, и бъдяше по вся нощи въ славословлении Божии» (31 в). С тех пор до самой смерти молитва сопровождала его всю жизнь. Нестор сообщает, что уже на смертном одре [621] Феодосий молитвенно обращается к Богу:
Воля Божия да будеть, и якоже изволися ему о мъне, тако да сотворить! Но обаче молю ти ся, Владыко мой, милостивъ буди души моей, да не сърящеть ея противьныихъ лукавьство, но да приимуть ю ангели твои, проводяще ю сквозе пронырьство тьмьныихъ техъ мытарствъ, приводяще ю къ твоего милосерьдия свету,
— с дополнением: «И си рекъ, умольче, къ тому не могый ничьтоже» (62в) [622]. Наконец, после прощания с братией, оставшись один,
[…] блаженый въставъ и ницъ легъ на колену, моляше съ слезами милостивааго Бога о спасении душа своея, вься святыя призывая на помощь и наипаче же — святую Владычицю нашю Богородицю, и тою Господа Бога Спаса нашего Исус Христа моля о стаде своемь, и о месте томь. И тако пакы по молитве возлеже на месте своемь, и мало полежавъ, таче возьревъ на небо, и великомь гласмь, лице весело имый, рече: «Благословленъ Богъ, аще тако есть то: уже не боюся, но паче радуяся отхожю света сего!» (64а– 64б).
Сохранение этих устных и «личных» (в основном) молитв, относимых Нестором к самому Феодосию, имеет особую важность. Они всегда были связаны с конкретной и личной ситуацией, предполагали особую драматичность внутреннего состояния молящегося и настоятельную потребность в отклике–отзыве. Нередко такая молитва соотносилась с ключевыми моментами душевной жизни. В ней святой видел источник сил, которые давали ему избавление от наваждений, твердость и бесстрашие и тем самым укрепляли душу и со всей возможной полнотой включали Я в подвиг о Христе. Понятно, что и общие церковно–уставные молитвы и молитвы, написанные сямим Феодосием (о них см. ниже), также способствовали творческому собиранию души, но молитвы устные и «личные», обычно остающиеся «за кадром», имели в этом деле, бесспорно, наибольшее значение. [623]
Когда исследователи и духовные лица говорят о равновесии духовной жизни Феодосия, о его рассудительности, чувстве меры, такте и т. п., они имеют в виду, конечно, и эту необходимую двустороннюю заботу — о своей душе, о Я и о других. И забота о собственном Я в свете сказанного не может быть заподозрена даже и в тени эгоизма, корысти. Напротив, Я очищается и предуготовляется к духовному просвещению, к принятию в себя Бога, к спасению, потому, между прочим, что без всего этого забота о других будет неискренняя, а надежда на помощь им окажется ложной, во всяком случае — в главном. Это «непренебрежение» к себе как к душе, находящейся на пути к спасению и имеющей быть спасенной [624] (в этом смысле она как все, и не заслуживает ни предпочтения, ни дискриминации, ни переоценки, ни недооценки), как и отказ от крайностей аскезы, составляет единую и весьма важную черту Феодосия — тем более ценную, что в русской жизни и даже в истории русской святости она не так уж часта. Но именно эта черта, как показывает опыт, глубинно связана со способностью понимать других и их нужды, сочувствовать им и, наконец, любить их. Поэтому–то труженичество во Христе на ниве Я так легко и органично продолжается и вне этого Я — в Печерской обители, среди братии.
b. В монастыре
Феодосий пришел в монастырь юношей и провел в нем не менее половины всей своей жизни. Здесь ему предстояло совершить свой подвиг. С чем пришел он сюда и что означал для него сам этот приход в обитель? Религиозное чувство, с детства овладевшая им тяга к Богу определили направление пути, по которому ему суждено было идти всю жизнь. Феодосий ко времени прихода в пещеру выбрал свой путь и отстоял его, но конкретные представления о том, что нужно было ему делать, менялись. Ему пришлось отказаться от первой заветной мечты — хождение ко Гробу Господню. Он вынужден был это сделать не
