молитвами и благословенiемъ великаго святителя и чюдотворца Петра (Степ. кн. 1908, 317).
Разумеется, это описание тоже послужило строительным материалом для одного из ранних фрагментов «московского» мифа, соединяющих образы митрополита Петра и Ивана Калиты и вводящих их в миф, в частности, через указание топографически определенных привязок (Неглинная, Высокопетровский монастырь, Успенская церковь). Особо следует отметить «сновидческий» фрагмент мифа и присутствие в нем отчетливо выраженного художественного начала.
Возвращаясь к редакции Киприана, нужно напомнить, что после того как Петр проуведе […] смерть свою Божиимь откровением и приготовил себе гробницу, для него начался новый отсчет времени. Терять его даром и тратить его не на главное было нельзя, [453] и Петр все рассчитал точно, чтобы сделать все положенное и успеть приготовиться к смерти. В житийных описаниях смерти святых, как правило, они всегда успевают завершить эти приготовления, что заставляет предполагать (это подтверждается и другими фактами и свидетельствами), что им известно время своей собственной смерти [454].
Был день, когда Петр вошел в церковь и стал совершать божественную службу. Он помолился о православных царях и князьях, и своем духовном сыне князе Иване Даниловиче, и за все благочестивое христианское множество всеа Рускыа земля, и о умерших тако же въспоминание сътвори, и причастился Святых Тайн. Выйдя из церкви, он призвал весь причт и, по обычаю преподав наставление, отпустил их. От оного убо часа, — говорит «Житие», — не преста милостыню творити всем приходящимь к нему убогым, такожде и монастырем, и по церквамь пиреом.
Когда Петр узнал о своем уходе из мира и час этого ухода (позна свое еже из мира исхожение и час уведе), он призвал к себе Протасия, который был поставлен князем городским старейшиной (был же Протасий мужь честен, и верен, и всякыими добрыми делы украшен), и сказал ему (князя в это время в Москве не было):
«Чядо, се аз отхожу житиа сего. Оставляю же сыну своему възлюбленому князю Ивану милость, мир и благословение от Бога и семени его до века. Елико же сын мой мене упокой, да въздасть ему Бог сторицею въ мире семь, и живот вечный да наследить. И да не оскудеет от семени его обладая местом его, и память его да упространится».
Потом Петр передал Протасию мешок (влагалище) с деньгами, завещав на церковное сверьшение истъщити то. Дав всем вкупе мир, Петр начал петь вечерню. И еще молитве сущи в устех его, душа от тела его исхождааше. Тело осталось на земле, руки были вздеты к небу, куда к желаемому Христу отлетела и душа.
Князь с вельможами поспешил в город. Он скорбел о такой потере и знал ей цену. Тело Петра положили на одр и понесли к церкви (яко обычай есть мерьтвымь творити). Но был и неприятный эпизод. Некий человек, неверие имея к святому прежде, появился на погребении среди многочисленного народа, въ помысле своемъ понашая его: «Почто самый князь и колико народа приходять и последуютъ единому человеку мрътву и толико честь длють ему? » И только он подумал это в сердце своем, как увидел святого сидящим на одре и благословляющим народ, пока его тело не было принесено к гробнице [455]. Тем, кто приходил к гробнице с верой, являлись и другие чудеса. Также некоторое время спустя некий юноша с расслабленными руками, но полный веры (с теплою верою притече, с слезами моляся) получил исцеление. Были и другие чудеса: человек со скрюченными членами вылечился, слепой прозрел. Посмертные чудеса Петра были по инициативе Ивана Даниловича записаны, и ростовский епископ Прохор огласил эту запись на Владимирском соборе 1327 года. Канонизация (очень скорая: князь Иван со своей стороны торопился уплотнить «московский» миф, понимая при этом, что Петр — главный его персонаж) произошла не только на Руси, но и в Константинополе (в 1339 году). Петр стал и первым московским епископом и первым московским святым. При Киприане, который много сделал для прославления Петра, святой воспринимался уже и как небесный покровитель Москвы и как охранитель от набегов «поганых» [456].
В заключении «Жития» Петра в киприановой редакции, после указания на «труды и поты», которыми святой измлада Богу угоди и за это был Богом прославлен, следуют слова высокого значения, хотя, учитывая, что их нет ни в краткой редакции Прохора, ни в соответствующем фрагменте «Степенной книги», могут возникнуть подозрения, что Киприан в этом месте «передает» Петру то, что характеризует эпоху Сергия и самого Киприана, их паламитский опыт:
Се тебе от нас слово похвално, елико по силе нашей грубой, изрядный в святителех, о них же потекл еси, яко безътруден апостол, о стаде порученомь ти, словесных овцах Христовых, их же своею кровию искупи конечным милосердиемь и благостию. И ты убо сице веру съблюде, по великому апостолу, и течение сверши, яснейше наслажаешися невечерняго и Троичного света […] Нас же, молим тя, назирай и управляй свыше. Веси бо, колику тяжесть имат житие се. В томь бо и ты некогда трудился еси. Но убо понеже тебе предстателя Русьскаа земля стяжа, славный же град Москва честныа твоя мощи, яко же некое съкровище, честно съблюдает, и, яко же тебе живу, на всякый день православни и светлии наши князи съ теплою верою покланяются и благословение приемлють с всеми православными, въздающе хвалу живоначалней Троици, ею же буди всемь нам получити о самом Христосе, о Господи нашемь, ему же подобаеть слава, честь и дръжава с безначалнымь Отцомь, все святым и благым и животворящиимь Духом ныне и въ бесконечныя векы, аминь.
2. Алексий, митрополит всея Руси
К фигуре Алексия приходилось не раз обращаться выше в связи с его тесными отношениями с Сергием Радонежским. Несомненно, Алексий наиболее выдающаяся в XIV веке фигура среди духовных лиц на митрополичьем уровне, а из всех митрополитов того же века он в наибольшей степени был и политиком. Через него и Сергий был вовлечен в акцию в Нижнем Новгороде, которая была ему едва ли по душе. Алексий был автором двух Поучений, Послания, или Грамоты на Червленый Яр, Духовной грамоты. С именем Алексия нередко связывают перевод Нового Завета (Чудовский список). Предполагают, что он был одним из писцов этого списка. См.: Грамота митр. Алекс. 1842, 3–4; Поуч. Алекс. митр. 1847, 30–39; Невоструев 1861, 449–467; РИБ 1880, т. 6, стб. 167–172; Леонид 1882, 4; Холмогоровы В. и Г. 1886, 30; Новый Завет 1892; Слов. книжн. Др. Руси 1988, 33 (Прохоров). Во всяком случае Алексий был одним из наиболее образованных людей своего времени.
Алексий прожил долгую жизнь (ок. 1293–1378). Хотя сам он родился в Москве, отец его Феодор Бяконт и мать Мария были выходцами из Чернигова, часто подвергавшегося «варварским нахождениям». Симеоновская летопись называет отца Алексия боярином литовским. Слов. книжн. Др. Руси 1988, 25 объясняет — «вследствие того, очевидно, что Чернигов, входивший тогда в Брянское княжество, с 1356 года принадлежал Литве». Но есть и более веское объяснение «литовскости» отца Алексия Феодора Бяконта [457]. Стоит, пожалуй, особо отметить, что уроженец Москвы Алексий в родовом контексте, как и митрополит Петр, был выходцем с юга. Обрусение рода Бяконтов, начавшееся существенно раньше, происходило скоро. У Алексия было четыре брата, от которых пошло несколько известных боярских фамилий. Среди них есть и лица, которые остались в русской истории. Так, племянник Алексия Даниил Феофанович был одним из старейших бояр у великого князя Димитрия Ивановича и занимался внешней политикой Москвы; между прочим, он был московским послом в Орде (умерев в 1393 г.,
